Доктор Траппер («Зови меня Джо») не верила в религию, не верила «ни в какую трансцендентность, кроме трансцендентности человеческого духа», однако твердо верила в порядок и вкус.
– Моррис говорит, не держи вещь в доме, если не уверен, что она полезна, и не считаешь, что она красива, – сказала она Реджи; они ставили садовые цветы в изящную вазочку («вустерский фарфор»).
Реджи решила, что это про какого-то знакомого Мориса, приятеля-гея например, а потом заметила на полке биографию Уильяма Морриса[28] и подумала: вот дура-то, я же знаю, кто это, ну знамо дело.
Дважды в неделю приходила уборщица Лиз – все стонала, сколько у нее работы, но Реджи казалось, что у Лиз не работа, а лафа: у Трапперов все под контролем, они ж не заставляют прямо вылизывать, просто понимают разницу между удобством и хаосом – в отличие от мисс Макдональд, у которой «мусоросборником» служил весь дом: повсюду ошметки и обрывки, квитанции и ручки, часы без ключей, ключи без замков, на комоды навалена одежда, старые газеты грудами, в один прекрасный день в коридоре возникло полвелосипеда, и это не говоря о книгах, убивших целый лес. Мисс Макдональд отговаривалась скорым вознесением и вторым пришествием («Да что толку в уборке?»), но, если честно, она была неряхой, только и всего.
Мисс Макдональд «нашла» религию (один боженька знает где) вскоре после того, как ей диагностировали опухоль. Некая связь между этими событиями присутствовала. Если б Реджи заживо пожирал рак, она бы тоже небось поверила в Бога – приятно ведь знать, что кто-то о тебе позаботится; правда, Бог мисс Макдональд заботливостью не отличался, скорее наоборот – плевать хотел на людские страдания и увлекался бездумным разрушением.
У доктора Траппер в кухне висела доска, а на доске всякие бумаги – сразу понятно, как доктор Траппер жила: сертификат по легкой атлетике – когда-то она была чемпионкой графства по спринту, еще сертификат – экзамен за восьмой класс по фортепиано; и фотография («Я тогда была студенткой») – доктор Траппер держит кубок, а вокруг все хлопают.
– Я была очень разносторонняя личность, – смеялась доктор Траппер, а Реджи отвечала:
– Да вы и сейчас.
На доске висели фотографии – карта жизни доктора Траппер, Сейди давно и недавно, куча деткиных портретов, конечно, и один снимок, где доктор и мистер Траппер хохочут в сиянии иностранного солнца. Еще там болтались списки покупок, рецепты («Шоколадные кексы Шейлы») и записки, которые доктор Траппер писала самой себе: «Не забыть сказать Реджи, что в понедельник не будет „Джо Джинглз“[29]» или «Совещание перенесли на вечер пятницы». Записи о приемах болтались там же – зубной, парикмахер, окулист. Доктор Траппер надевала очки за рулем и в очках казалась еще умнее. Реджи тоже полагалось носить очки, но у нее выходило наоборот – в очках она смотрелась полнейшей тетехой и старалась их надевать, только если никто не видел. Детка и доктор Траппер не в счет – с ними Реджи могла быть собой, вплоть до очков.
На доске висела к тому же пара визиток – их цеплял мистер Траппер, возвращаясь с «деловых обедов», – но в целом это была доска доктора Траппер.
Вчера после обеда пришла женщина. И двух минут не прошло, как доктор Траппер переступила порог, – и тут позвонили в дверь. Может, подумала Реджи, эта женщина припарковалась неподалеку, ждала, когда появится доктор Траппер.
Реджи, примостив ребенка на бедре, проводила гостью в кухню и пошла за доктором Траппер – та переодевалась наверху, снимала черный костюм, который носила на работу. Когда Реджи вернулась, женщина разглядывала доску – довольно бесцеремонно, чужакам не полагается так себя вести. Гостья слегка смахивала на доктора Траппер – тоже темные волосы, тоже до плеч, тоже худощавая, только чуть-чуть повыше. И тоже в черном костюме. Явно не продавщица «Эйвона». Будет ли у Реджи такая жизнь, чтоб носить черный костюм?
Доктор Траппер вошла в кухню, женщина выудила из сумки визитку:
– Можно с вами побеседовать? – И доктор Траппер сказала Реджи:
– Приглядишь за деткой?
Детка изображал морскую звезду, которой надоело жить, тянул пухлые ручки, словно молил спасти его с тонущего корабля, но доктор Траппер только улыбнулась ему и увела женщину в гостиную, да еще и дверь закрыла. Если детка звал, доктор Траппер никогда не уходила. И никогда никого не водила в гостиную – гости всегда сидели за большим столом в уютной кухне. Реджи занервничала – вдруг женщина пришла из-за Билли? Расскажет, что Реджи – сестра Негодяя Билли, и Реджи выгонят. Реджи не сказала доктору Траппер, что у нее есть брат. Не соврала – просто выкинула его из истории своей жизни. Он ведь с ней так же поступил.
Собака пошла следом, но доктор Траппер закрыла дверь у нее перед носом, ни слова не сказав, – а это так на нее непохоже, – и изгнанная Сейди уселась терпеливо ждать под дверью. Если б умела, нахмурилась бы.
Когда женщина уходила, у доктора Траппер было странное напряженное лицо – будто делает вид, что все нормально, а все совсем наоборот.
На доске появилась новая визитка. На визитке тиснение: «Полиция Лотиана и Шотландских Границ», номер телефона и имя: «Старший детектив-инспектор Луиза Монро».
Реджи скормила детке йогурт – не обычный йогурт, а особенный, органический, для деток, без добавок, без сахара, натуральный на сто процентов. Когда детка остыл к йогурту, Реджи доела остатки.
На улице было промозгло, а в кухне уютно и безопасно. Дом еще не украсили к Рождеству, только на деткин день рождения купили календарь Рождественского поста, но Реджи уже воображала ароматы мандаринов, и хвои, и поленьев в камине, и разные другие запахи, которыми доктор Траппер вот-вот наполнит дом. Это ее первое Рождество при докторе Траппер и детке – как бы эдак им предложить, чтоб Реджи провела рождественский день с ними, а не сама по себе и не с Хуссейнами. Ничего против Хуссейнов Реджи не имела, но они ведь не семья. А доктор Траппер и детка – семья.
Сейди терпеливо караулила подле кресла. Когда детка ронял еду, собака слизывала с пола. Иногда умудрялась в воздухе поймать. И все это с невероятным достоинством – как будто и не клянчит подачки. («Стареет», – грустно говорила доктор Траппер.)
Реджи дала детке пожевать кусочек тоста из цельной пшеницы, а сама пошла мыть тарелки – детскую посуду она не доверяла посудомоечной машине. Деткины тарелки были из настоящего фарфора, со старомодными такими узорами. Деткины игрушки – деревянные, красивые, ничего кричащего (в обоих смыслах), а деткина одежда – дорогая и новая, не доставшаяся по наследству, не из лавок подержанного тряпья. Очень много французского. Сегодня его нарядили в умереть какой хорошенький бело-синий комбинезончик в полоску («матроска», называла это доктор Траппер) – Реджи он напоминал викторианский купальник. В комнате у детки коврик с Ноевым ковчегом и ночник – большой пятнистый мухомор. На деткиных простынках вышиты кораблики, а над кроваткой висит образец вышивки – дата деткиного рождения и имя «Габриэль Джозеф Траппер» бледно-голубым тамбурным швом.
Детка ничего не боялся, только громких резких звуков (Реджи его понимала), и умел хлопать в ладоши, если сказать ему: «Похлопай», а если сказать: «Где твой красный мячик?» – он полз к ящику с игрушками и отыскивал мячик. Только вчера детка сам сделал нестойкий первый шаг. («Крошечный шажок для человечества – а для ребенка гигантский прыжок», – сказала доктор Траппер.) Он умел говорить «бака» и «мяч» и еще «дяло» – так он называл свое самое драгоценное сокровище – квадрат, вырезанный из одеяла, купленного еще до деткиного рождения сестрой мистера Траппера, – бледно-зеленое («мшистое», говорила доктор Траппер) одеяльце, оно подошло бы и мальчику, и девочке. Доктор Траппер рассказала Реджи, что, «вообще-то», знала, что будет мальчик, но не сказала никому, даже мистеру Трапперу, потому что «хотела, чтоб ребенок подольше принадлежал ей одной». Теперь зеленое одеяльце, к которому так прикипел детка, обрезали, чтоб детке легче было его тискать.