При аресте главаря банды, жившего в соседнем бараке, погиб милиционер. Милиция озверела и замела человек двадцать. Об этом громком деле даже городская газета написала. Стало поспокойнее. Но лишь на какое-то время.
Сам не знаю, как я, ежедневно общаясь со шпаной, не угодил в переплёт. Не участвовал в воровских набегах на индивидуальную и социалистическую собственность, в массовых драках «улица на улицу» (или одна группировка на другую), в коллективных попойках… Что меня оберегало? Увлечение шахматами и соответственно общение с более интеллектуальными парнями? Дружба с умными девочками? Чтение книг и влияние на меня положительных героев (сказочных, мифических, идеологических)? Длительные, на время летних каникул, отъезды в сельскую среду, где общение с природой и каждодневные хозяйские заботы положительно влияли на психику и даже мировоззрение растущего человечка? Наверно, всё понемногу. Но главное, мне кажется, я всегда был индивидуален. В любой группе, в любой ситуации непонятным для меня образом складывалось своё особое мнение и независимое поведение…
В мою детскую карачаровскую пору бывали такие случаи, которые могли оказаться для меня трагическими непреднамеренно с чьей-либо стороны.
Шёл на станцию, остановился у дороги, пропуская грузовик. Он вёз из деревообрабатывающего комбината большие оконные блоки. Когда круто поворачивал, один блок вывалился. Рухнул на землю в сантиметрах от меня. Сделай я ещё шаг, не сочинял бы сейчас эти строки…
Однажды летом я готовился к экзаменам и сидел с учебником под нашим окном, в палисадничке на табурете. Читал книгу и одновременно загорал, подставив оголённую спину солнечным лучам. Гулял ветер, и так он рванул форточку на втором этаже, что оттуда выскочило стекло, оно спикировало на табурет в вертикальном положении, рассекло дерматиновое покрытие табурета. А я буквально за минуту до этого встал с табурета, иначе это стекло рассекло бы мне хребет. С тех пор всегда смотрю вверх, прежде чем сесть или встать… Это особенно важно в городе, поскольку на крышах вырастают большие сосульки, разрушаются карнизы и балконы, из лоджий выбрасывают опорожненные бутылки…
И после того случая, и много раз потом я ловил себя на мысли, что, возможно, это моё собственное предчувствие опасности меня подняло с табурета. И во многих других ситуациях, когда я бывал на волоске от гибели, что-то толкало меня на действия, которые спасали. Так у меня развита интуиция? Или кто-то из космоса мне подаёт сигнал? Или просто везение?
Я не мистик, но одно правило я вынес из жизни: сам не давай судьбе шанс для твоей погибели, постарайся хоть что-то предусмотреть, поосторожничать… Хотя понимаю, что мой совет останется без последствий для юных, поскольку каждый начинает жизнь, потрогав раскалённый утюг или лизнув языком мёрзлую железку… Кстати, я действительно делал и то, и другое. Особенно неприятным оказалось моя попытка лизнуть замочную петлю у бабушкиного дома – часть кожи так и осталась на железяке, видимо, для отпугивания потенциальных воров.
Главным врагом московской детворы у нас тогда была железная дорога. Она гремела составами всего в сотне метров от окон, угрожая и притягивая…
Есть такая забава на Руси (по-моему, она, к сожалению, сохранилась в некоторых местах до сих пор): подкладывать на рельсы под колёса приближающегося поезда петарды или гвозди. Мой сосед по 1-й Карачаровской улице захотел сделать себе ножичек из расплющенного гвоздя. Но заготовка от стука колёс слетела с рельса, он полез её подкладывать… Удар в висок – и мальчишки нет…
На железнодорожных переездах тогда ещё не было автоматических шлагбаумов, не стояли предупреждающие звуковые и световые сигналы. А потому в этих местах случались трагедии. Об одной из них записано у меня в дневнике за 1955 год:
«Во время экзаменов я потерял одного своего друга. Это случилось так. Шурка Балалаев поехал на каток в Плющево. Когда он шёл домой, то на переезде его сшибло паровозом: отрезало обе ноги и одну руку. Я никак не смог себе представить его мёртвым, до тех пор пока не увидел (я на каток не ездил)».
Представить Шурку Балалаева без ног и без руки было невозможно! Погиб самый интеллигентный в нашей компании парень: воспитанный, учился играть, вопреки фамилии, на скрипке. До сих пор помню, как на непонятно кем сделанном, даже не покрытом лаком инструменте он в тесной девятиметровой комнатушке устраивал нам домашний концерт – играл то, что успел заучить. Извлекал неожиданные звуки, которые нас, шаловливых и далёких от музыки мальчишек завораживали. Особо врезалась в память исполненная им в жалостливо-минорном варианте мелодия «Спят курганы тёмные»…Отец его погиб на войне, а он – в мирное время на рельсах. Мать осталась одна… Одна со своими мыслями и болями в келье-девятиметровке… И ради чего теперь ей жить?..
Возле станции Перово, где я провёл большую часть детства и отрочества, через все железнодорожные пути (а их там десятка полтора!) был перекинут длиннющий пешеходный мост. Очень высокий, поскольку под ним ещё ходят и пассажирские поезда по насыпи. Ну, зачем же залезать на мост? Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт… И это притом, что на этих стальных нитках постоянно курсируют поезда. Причём в таком порядке, что и не знаешь, откуда он может появиться. В том числе и задом – так, как им и положено идти на сортировочную горку. Вот народ и повадился ходить не на мост, а через сортировочную горку. Поезд задом пятится, все вагоны у него уже заранее расцеплены, и с горки каждый вагон с ускорением скатывается самостоятельно по заранее выбранному диспетчером пути. Пока не подогнали следующий вагон, можно успеть перейти, а дальше пути посвободнее, или, по крайней мере, поезда проскакивают быстрее. Но на горке постоянно переключаются стрелки. И одной женщине на стрелке зажало ногу. Несчастная кричала: «Спасите меня, отрубите ногу!» Поезд остановить не успели. А кто же решится рубить ногу, да и чем? Женщину задавило.
Я об этом случае знал, и никогда нигде не наступал на стрелки: автоматика сработает, и не успеешь среагировать.
Более того, я перестал ходить на горку, а, экономя метров сто, просто на ходу медленно ползущего расформировывающегося поезда запрыгивал на переходную площадку с одной стороны и спрыгивал с другой. Но однажды мне преградил путь еще один поезд. Он тоже шёл не быстро. Когда я уже спрыгивал с переходной площадки, я почувствовал, что мои ноги уезжают… с поездом. Мои ботинки прилипли к ступеньке, замазанной смолой, а я уже наклонился, чтобы спрыгнуть. Я падаю вниз головой, быстро-быстро перебираю руками по земле. По шпалам. По разбегающимся во все стороны рельсам. И смотрю, чтобы не удариться головой о низкие синие светофоры. Обошлось. Ботинки отлипли, я свалился на рельсы благополучно. Но с тех пор перестал ходить и под мостом. Только тогда до меня дошла серьёзность предупреждения железнодорожников: сэкономишь минуту – потеряешь жизнь.
Но теряли жизнь, и не пересекая «железку». В те времена у электричек входные двери были не автоматическими. В часы пик столько набивалось народу (как ныне в метро), что люди хватались за поручни и почти навесу ехали до ближайшей станции. Однажды и я рискнул поехать так же. То есть я посчитал, что вот сейчас народ в тамбуре умнётся, и я протиснусь, уверенно встану обеими ногами. Но народ не умялся. Я держался за поручень лишь одной рукой и стоял лишь на одной ноге, всё остальное висело над быстро замелькавшей землёй. Спрыгнуть было поздно, и я держался из последних сил, молил бога, чтобы не поднажали изнутри, истошно вопил, и пять минут езды до следующей станции мне показались вечностью.