А чтобы «простым гражданам» обосноваться в Москве, люди использовали всякие ухищрения.
Или заключали фиктивные и не фиктивные браки с москвичами (москвичками). Я лично знал нескольких парней, которые «выходили замуж» за москвичек с жильём. И был знаком с девушкой, приехавшей с Северного Кавказа и готовившейся выйти замуж фиктивно, ради прописки. Я сам после свиданки отводил её к будущему «мужу».
Или протискивались в Москву «ползком»: находили работу в самых отдалённых районах Подмосковья, прописывались там, а потом шаг за шагом, путём обмена или перехода с одного места работы на другое, приближались к окрестностям Кремля. Один мой друг-журналист, не москвич, таким способом постепенно добрался до Ясенева. Причём на последнем этапе я через начальника Московской железной дороги Ивана Паристого (его имя посмертно, в 2006 году, присвоено фирменному поезду на брянском маршруте) помогал ему обменять полученную в Подмосковье новую квартиру на столичную. Тут сошлись интересы наших организаций. У железнодорожников было много сотрудников в области, но очень мало строилось там жилья. У нашей областной газеты, где я был председателем профсоюзного комитета, наоборот: легче было получить квартиру за пределами МКАД, чем внутри.
Или сразу находили работу на московских предприятиях, которые имели лимит на иногороднюю рабочую силу: это прежде всего строительные организации, некоторые транспортные и оборонные предприятия, а также коммунальные хозяйства. Так, сокурсника по журфаку Валеру Симоняна я устроил в СМУ, которое вело секретные строительные работы в метро. А один из наших сотрудников в газете «Куранты» начинал в Москве дворником. Этот путь – через работу дворником и получения служебной конуры, кстати, прошли некоторые известные артисты.
Но сколько дядя Толя ни поил домоуправленческого начальника, тот то ли запросил слишком много, то ли сам был тогда, в середине пятидесятых, бессилен помочь, и кизеловский шахтёр прорвать блокаду столицы не сумел. И ближе сотого километра от Москвы – тоже. Он устроился в Рязани, на станкостроительном заводе. В этом древнем русском городе его семья и осела. Там дядя Толя и похоронен. Не долго он пользовался советской «свободой».
Дочь его со своим мужем какое-то время проработала в некой африканской стране. В те годы это был предел мечтаний советских людей – уехать на работу за границу. Это сегодня каждый россиянин может в любой момент сорваться с насиженного места и устроиться на работу практически в любой стране мира. Лишь бы были деньги на проезд и уверенность, что за кордоном ты устроишься. Едут, даже не имея такой уверенности, на авось. А тогда выезд по личной инициативе, просто так, был невозможен, только с официального дозволения: на отдых, на гастроли или на работу в советских зарубежных учреждениях – посольствах, торгпредствах, корпунктах и прочих подкрышных организациях.
Чтобы получить за границей работу не обязательно было быть дипломатом. Даже высшее образование не обязательно: главное, чтобы Родина, то бишь КГБ, тебе доверяла. Ведь требовались не только специалисты для строительства, скажем, Асуанской ГЭС в Египте или для сооружения других производственных объектов. Мы за границу везли своих шофёров, слесарей-сантехников, электромонтёров, уборщиц, нянь, медсестёр… Зарубежным не доверяли – они же агенты спецслужб. Советские трудящиеся фактически тоже были агентами спецслужб, но – отечественных. К тому же им платили меньше, чем местным, зарубежным.
Наши ехали с большим удовольствием за любую зарплату. Прежде всего потому, что за свой «тяжёлый» закордонный труд получали в валюте или в так называемых бонах. И даже на свои сравнительно небольшие по западным меркам заработки могли накупить шмоток, которые потом перепродавали в СССР, где с ширпотребом всегда был огромный (при централизованном-то планировании всего и вся!) дефицит. Джинсы, капроновые и мохеровые изделия, радиоприёмники, магнитофоны… А также сигареты, кофе, коньяк, виски, лекарства, презервативы… За кордоном покупали даже книги на русском языке, издаваемые советскими издательствами и продаваемые там. Особенно ценными были очень дефицитные в нашей стране, пользовавшихся большим спросом поэты новой волны – Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, а также классика, отечественная и зарубежная.
Пожалуй, на перепродаже шмоток имели доход больше, чем непосредственно за работу.
На боны можно было прилично отовариваться в советских валютных магазинах сети «Берёзка», где продавалось то, что не увидишь в обычных отечественных торговых точках.
Да плюс привлекала сама заграница – недоступный простым советским смертным мир за «железным занавесом». Особенно, если попадёшь в цивилизованную европейскую страну или в Северную Америку – это же совсем другая жизнь, другой сервис, другие продукты и пр. и пр. Даже три года работы за границей (по стандартному договору) обеспечивали семье благосостояние на продолжительное время.
Конечно, были и неудобства. Ты всё время под колпаком – своих и чужих службистов. Да и климат не в любой стране подходил россиянам. И плюс недостаточный иммунитет наших граждан к местным болезням. Одна моя знакомая подхватила в африканской стране такое сложное заболевание, что никак не могла вылечиться, и очень обиделась на Родину, которая не захотела компенсировать потерю здоровья…
Сергиевский мальчишка участвовал в парадах на Красной площади
Третий, самый младший брат – Миша. Как я уже отмечал, поскольку разница между нами была всего пять лет, я никогда не звал его дядей: ну, какой дядя – если я учился в первом классе, а он в той же сельской школе – в четвёртом!? Какая перспектива была у него в сельском пространстве? Он, как старший мужчина в семье, когда уже все братья разлетелись по стране, с одиннадцати (!) лет пахал колхозную землю. Как он справлялся с плугом, можно только догадываться. И, как я уже рассказал, с помощью тёти Клавы выбрался из Сергиевки, избавился от беспросветной колхозной жизни, Он окончил военно-музыкальное училище в подмосковном посёлке Томилино. Играл на трубе. Служил в столичных Чернышёвских казармах, что возле Даниловского рынка.
Кстати, о названии казарм. Есть такая официальная версия. Красноармеец Прокопий Чернышёв стоял в казарме на посту. Случился пожар. По уставу часовой не имеет право покинуть пост без разрешения тех, кто его поставил. Он и не покинул. Его то ли забыли снять с поста, то ли опоздали, и солдатик сгорел. Его посмертно сделали героем – с 1925 года старинным казармам, построенным за шесть десятков лет до этого смертного подвига, присвоили имя стойкого красноармейца.
А стоила ли жизнь человека ради слепого исполнения правила, которое он-то строго соблюл, а вот его командиры не соблюли? Кстати, официальная пропаганда, естественно, умолчала, наказали ли кого-то из военного начальства за бессмысленно загубленную жизнь рядового Чернышёва. Впрочем, повторюсь: в советской стране жизнь человека ничего не стоила. Это потом мы узнали, что военные одной жутко капиталистической страны отдавали свою жизнь, чтобы «спасти рядового Брайана» вдали от родины. А спасти рядового Чернышёва в столичном квартале не смогли…
Со своими сослуживцами Миша, как музыкант, участвовал во всех парадах на Красной площади. Это не столько почётная обязанность, сколько адский труд. И не только подготовительный. На первомайские и ноябрьские праздники бывало холодно, даже морозно, и губы, по его рассказам, от долгого соприкосновения с металлом на холоде ломило.