– Как ты мог! – со слезами на глазах восклицает она утром, рассматривая свое тело. – И что ты со мной сделал!
IV
23 сентября. Утро.
Осенние катаклизмы не способствуют трудовой деятельности, и Степан Михайлович не торопится покидать постель, прислушивается к приглушенному разговору на кухне. Может, по причине бесконечных женских дискуссий, пустых по своей сути, накатились воспоминания не лучшего свойства.
Семь лет назад Вадеев впервые появился в поле зрения. В то время Алексин оставался на государственной службе, ходил на разнарядки, вел плановые расследования. Обычно ему доставались самые заурядные дела. Да и случай на туристической базе сначала показался банальным. Ревность, месть – вот частые объяснения подобных преступлений. Поначалу единственным свидетелем кровавой вакханалии являлся Вадеев. Позже в поле зрения попала Зуева, и события развернулись причудливым образом. Сам Алексин по уши увяз в тайну двоих, мимоходом способствовал отрицательной криминальной статистике. Позже разочаровался в деятельности официальных органов, стал частным детективом. И вновь появляется непотопляемая парочка.
Противно и стыдно сознавать свою невольную причастность к деятельности двух пройдох. Степан Михайлович в своих теоретических изысканиях вынужден всячески изворачиваться, чтобы только оправдаться в собственных глазах. Однако все построения выглядят неубедительными. Были преступления, а он являлся всего лишь наблюдателем развития событий, за молчаливое содействие получил от Вадеева вознаграждение. Черный чемоданчик хранится в могилке под полевыми цветами недалеко от сгоревшей Чертовки. Воспользоваться деньгами совесть не позволяет, пока есть свидетели его преступной халатности. Возможно, Зуева обратилась именно к нему, сознавая его зависимость и уязвимость, благодаря полученным деньгам. Своеобразный шантаж. И ничего у нее не получится, Алексин никогда не коснется денег, которых не заработал честным трудом.
Хуже того, он понимает, что всегда им симпатизировал. И подыгрывал? Не имеет права представитель Закона попадать под обаяние какой угодно зеленоглазой женщины, тем более – преступницы. А он попал под влияние? Роллан Быков не стеснялся признаваться в своей слабости перед талантливыми людьми. Слаб я! Ну и что!? – воскликнул великий артист в телепередаче. Вроде как само собой. Даже Людмила заметила ностальгический трепет Степана Михайловича при получении письма от Зуевой, но обернула все в шутку.
Чтобы не заклиниваться на самокопании, Алексин прыгнул с кровати, засеменил в ванную. Теперь каждый звук вызывает ассоциации из прошлого. Даже чихания и отплевывания крана напоминают чертыханья Клетчатого в лабиринтах Чертовки. Навязчивые образы мешают сосредоточиться на первостепенных делах, и раздраженный Степан Михайлович появляется на кухне как испытанном месте психологической разгрузки.
– Наверное, переспал, – скользнула взглядом по его лицу Людмила Николаевна.
Алексин отмахнулся, присел на край табуретки. Мирные хлопоты женщин и хлебный аромат блинов вытесняют неприятные воспоминания, и он позволяет себе улыбнуться. Жизнь представляется вполне благополучной.
– Только что размышлял об этих… как их…
– Ну и что?
– Не нравится мне все это… какая-то непреодолимая зависимость. Хочется жить светло, а мрак из прошлого портит настроение.
– Садись ближе к столу, и все пройдет.
Тая Гавриловна во всех дискуссиях сохраняет нейтралитет, но понимает состояние зятя. От нее ничто не ускользает в семейной жизни. Теперь хотела высказать свое мнение и ждала, когда выговорятся дети. Кажется, с поглощением блинов тема теряет свою остроту.
– Эх, ребятишки! – вздохнула она. – Как малые дети. Людям помочь надо. Намыкались бедные, вот и сейчас не знают, куда приткнуться… И душа за всех болит. Если бог прощает, нам ли гнушаться добрых дел.
Алексин переглянулся с Людмилой, быстрее заработал челюстями. Все-таки теща благотворно влияет на психику, легко расставляет акценты, вносит спокойствие в семейную жизнь. И он который раз подумал о своем состоявшемся счастье. Может быть, именно сочувствие криминальной парочке стимулирует его на поиски Вадеева. Вроде как покровительственный жест.
Только так подумал, и в сознании произошел перелом. Все показалось мелким и ненужным. Тысячи и тысячи людей ежедневно уходят из жизни, приходят новые, и все люди – букашки, мнящие себя единственными в своем роде. Делают друг другу пакости и требуют к себе особого внимания. Всюду во главе угла стоят деньги и материальная выгода, духовность является чуть ли не пережитком коммунистической идеологии. Ненавистные экономические законы вытекают из внутренней сущности высших чиновников, которые в погоне за властью и деньгами лишены нравственных принципов. И вся эта огромная бессовестная рать называется прогрессивной капиталистической системой, заложником которой является простой народ.
– Я вот подумал, должен быть бог. Пусть мы полностью не знаем его духовной сущности, но я уверен, добрые дела всегда беспроигрышны. Так что, мама Тая, вы правы – прощать надо. Конечно, в моей специфической работе случаются ошибки. Но не глупости.
– Странно ты заговорил, – прищурилась Люся. – Что это за витиеватость?
– А, сам не пойму. Всю жизнь пытаюсь обрести убеждения, но часто они рассыпаются, как пыль. Считал наших клиентов преступниками, потом они становятся жертвами, а чуть позже – талантливыми людьми. Теперь готов полюбить. – При последних словах саркастически усмехнулся.
– Даже так! – сверкнула глазами жена. – Может, Зуева и ребеночка тебе родит?
– Твоя ирония неуместна. Я думаю о высших силах. Иногда человек представляется бесполым существом – ходячей идеей, которая обретает подобающую ей внешнюю форму в соответствии с законами выживания. Глядя очень внимательно, изучая оболочку, мы можем догадываться о содержании, то есть проявлять проницательность. Так ведь неспроста появляются внешние наросты. Прежде всего, неоправданные амбиции. А заниженной самооценкой, или гипертрофированной скромностью, почему-то страдают действительно выдающиеся люди, их сразу и не распознаешь.
– Ты что-то говорил про соседку Вадеева… эту Мерзликину.
– Темная лошадка. Гложут ее какие-то воспоминания, хотя на скелет не похожа. Холеная мясистая телка. Вывела меня из себя. Бывает же идея незавершенной, вроде пчелиных сот с пустыми ячейками. Природа пытается их заполнить, а сами ячейки противодействуют. Бабонька всего боится. Замкнулась в себе и выглядит непробиваемой. Не удивлюсь, если отравила Вадеева, а ночью закопала где-нибудь под деревом, ха-ха…
– Но ты ничего не выяснил! – запальчиво перебила Люся.
– Прямо-таки! Разведал обстановку. Был счастлив удалиться. Из-за Мерзликиной квартира казалась переполненной людьми, ступить было некуда.
– Становишься мистиком.
– Может быть. – Алексин поежился, вспомнив ажурные трусики. – И постоянное присутствие кота. Эту идею точно внушила Зуева.
– Теперь понимаю твою симпатию к Вадееву. Вы оба занимаетесь чертовщиной. Догадываюсь, почему он не возвращается домой.
– Очень возможно, это Зуева не понимала его, пыталась сделать приземленным человечком с толстым кошельком, пусть даже ворованным.
– Тебя, конечно, заело.
– Ага. Поэтому не могу их забыть, хотя очень стремлюсь. Кажется, жизнь станет светлее. Также понял, как люди сходят с ума. Втемяшится какая-нибудь ересь и гложет мозг. Ведь живут люди нормально, еженощно занимаются любовью, систематически посещают рабочее место, растят своих оболтусов. И я готов иногда пострелять в защиту только своего очага. Но это же убожество!