Когда он не мог раздобыть лошадь, чтобы угнаться за гончими, то неизменно появлялся верхом на осле; и на этот раз он также был тут как тут. Он умудрялся не отставать от гончих оттого, что знал местность как свою пятерню и преспокойно трусил себе напрямик, сокращая путь. Он на удивление чуял, где собака нанюхает след и куда направится хитрый Рейнольде (так охотники называли лису). Заноза направил осла по проселку, что ведет из Скуоштейла на Катшинский выгон. Туда-то и поскакали все охотники. С одной стороны вдоль выгона тянулась низкая изгородь и преглубокая канава. Иные охотники на лошадях лихо перемахнули через оба препятствия, другие въезжали через ворота, что собирался сделать и я, но мне это не удалось, ибо моему Трубачу, хоть ты тресни, взбрендило перескочить через изгородь, и он помчался прямо на нее.
Гоп! Вот бы вам этак сигануть. Ноги в стороны, руки вразлет, шляпа с головы - долой! А в следующее мгновенье вы чувствуете, то есть это я почувствовал, страшнейший удар в грудь, ноги мои выскочили из стремян, а сам я повис на суку. Трубач, вырвавшись из-под меня, катался и бился в канаве. Он зацепился ремешками стремени за кол и никак не мог отцепиться. И вдруг откуда ни возьмись Заноза.
- Эй, любезный! - кричу я. - Ну-ка поживее сними меня.
- Боже праведный! - восклицает он. - А я было посчитал вас за малиновку!
- Снимите же меня! - повторил я. Но он сперва стал высвобождать Трубача и вывел-таки его из канавы, дрожащего и смирного, как овца.
- А ну спускай меня, - приказываю я.
- В свой черед, - отвечает он, а сам скидывает куртку да, посвистывая, обтирает бока Трубача. А когда управился, знаете, что вытворил этот прохвост? Преспокойно уселся на коня и заорал:
- Сам слезай, тухлая помада! Падай - и дело с концом! Пусть твой коняжка пробежится за гончими. А ты на моем рысаке добирайся до своего Тугорежвиля.
И верите ли, с этими словами он ускакал прочь, а я остался висеть на дереве в смертельном страхе, что сук вот-вот обломится. Он и обломился, а я плюхнулся в грязную канаву, и когда вылез из нее, то, честное слово, не походил на какую-нибудь там Венеру или Упалона Бульведерского, чью голову, бывало, причесывал и выставлял в витрине, когда занимался парикмахерством. И благоухал я вовсе не так приятно, как наше розовое масло. Да, скажу я вам, вид у меня был хуже некуда.
Ничего иного мне не оставалось, кроме как взобраться на осла, который смирнехонько общипывал листочки с живой изгороди, и направиться домой. После долгого утомительного пути я наконец добрался до ворот моего поместья.
Все уже были в сборе: и Хламсброд, успевший вернуться, и их сиятельства Мазилб с Понтером, приехавшие погостить; и целый табун лошадей прогуливался перед охотниками, которые тоже воротились сюда, после того как лиса от них улизнула.
- Вот и сквайр Коукс! - закричали конюхи.
Из ворот выскакивали слуги, высыпали охотники и гости, а навстречу им трусил я, пришпоривая осла, и все сборище, глядя на меня, помирало со смеху.
Не успел я доехать до крыльца, как меня галопом обогнал какой-то всадник. Он соскочил с лошади и, сняв широкополую шляпу, преспокойно подошел к крыльцу, чтобы помочь мне спешиться.
- Сквайр, где вы присвоили эту скотину? А ну слазьте и возверните ее законному хозяину.
- Прохвост! - негодовал я. - Ты же ускакал на моей лошади!
- Видали черную неблагодарность? - отвечал Заноза. - Я нашел его лошадь в канаве, спас от гибели, привел к хозяину, а он меня обзывает прохвостом.
Конюхи, джентльмены, все дамы на балконе, собственные мои слуги так и взревели от хохота, и я сам охотно бы к ним присоединился, но от мучительного стыда мне было не до смеха.
Так закончился день моей первой охоты. Хламсброд и все остальные уверяли, что я проявил недюжинную отвагу, и побуждали меня поохотиться еще разок.