От злости я разнес вдребезги набор дорогих тарелок. Мы опоздали на часы? На минуты?
Во время допроса Накомо ничего не сказал. Он казался сконфуженным, путался и толком не знал, где был в последнее время. Он не работал. После уничтожающих рецензий на пьесу его выкинули из театра, и Накомо остался с немалым долгом за дом и без перспектив. Накомо понимал, что залез в дерьмо по уши и болтовня резко уменьшит его шансы прожить хотя бы еще неделю. Вопросы про Око наглухо заткнули актера, он не хотел даже и глядеть на меня и моих людей. Допрос продолжался два часа. Трауст кричал Накомо в лицо, один раз отвесил оплеуху. Трауст повторял одни и те же вопросы:
– На кого ты работаешь? Кто водил тебя в Морок? Как они хотят предать Границу? Где Око?
Но актер молчал, безразлично уставившись в стену, и будто впал в транс, отрешился от всего окружающего.
– Хотите, чтобы я принес молоток? – спросил Трауст.
Его гадкая ухмылка сделалась еще гаже – Траус злился из-за двух часов, потраченных в напрасных стараниях запугать и унизить. С таким же успехом Накомо мог бы быть статуей. Его взгляд был пуст и гладок, как свежее полотно.
Я глянул на Валию. На ее лице не было осуждения. Она знала, что следует делать.
– Нет, – сказал я Траусту. – В белые камеры его.
Трауст утащил актера прочь.
Есть много способов сломать человека. В белой камере трудно выдержать и сутки. Она узкая, можно лишь стоять. Попавшему туда не дают еды и воды, каждые двадцать минут бьют в гонг, чтобы узник не заснул стоя. Если заснул, окатывают соленой водой. Со всех сторон ослепительно сияют мощные фос-лампы. Белая камера – не топор палача. Она разрушает рассудок, путает, мутит его. Делает мягче. Все без исключения поддавались и раскалывались после нескольких суток в белой камере.
Мне не терпелось расколоть его. Слабаки держались считанные часы. Я надеялся, хватит и одного дня, чтобы развязать ему язык. Выпустить из белой клетки раньше – значит просто дать ему передышку. После недели он раскололся бы наверняка, но недели у меня не было.
Я уже собрался посылать за Накомо, когда Амайра объявила о госте. Явился губернатор Тьерро, мой старый знакомец, которого Давандейн пыталась представить мне в театре. Тьерро снова был в долгополом белом плаще, белых перчатках, рыжих сапогах и поясе того же цвета. Его опять окружало удушливо мощное облако одеколонного смрада.
– Прошу прощения за то, что явился без договоренности, – сказал Тьерро. – Но дела никогда не ждут. С вами можно переговорить?
– У меня срочное дело, – сообщил я.
– Я ищу женщину, дворянку. Леди Эзабет Танза.
Я уже потянулся за плащом, висящим на спинке стула, но услышал имя Эзабет, и рука замерла.
– Амайра, иди к Валии, попроси забрать нашего друга из камер и привезти сюда, – велел я.
Обычно Амайра приносила мне кофе и чистила одежду, а потому очень обрадовалась настоящему поручению, касающемуся настоящей работы «Черных крыльев». Когда Амайра начала взрослеть, для нее внезапно стало важным то, на что она не обращала внимания в детстве. Она стремглав умчалась исполнять, а я завел Тьерро в скудно обставленную гостиную. Ею редко пользовались. Комфорт, как правило, был последним в списке того, что требовалось попавшим к «Черным крыльям».
– Трудно поверить в то, что и мы были когда-то такими же молодыми, – заметил Тьерро.
А, касаемся общего прошлого. Сближаемся эмоционально. То бишь строим мост между тем, что нужно ему, и тем, что есть у меня.
– Да, целая вечность, – согласился я. – Хочешь чего-нибудь? Вино, бренди?
– Травяной чай, если есть.
Травяного чая не было, и потому мы остались без питья. Я хотел закурить сигару, но вовремя вспомнил об увечье Тьерро. Было бы слишком жестоко мучить его слабые легкие дымом свирепого табака Границы. Я сунул футляр с сигарой обратно в карман.
– И чего же ты хочешь от Эзабет Танза?
– Помощи. Она исчезла четыре года назад. Считается, будто она погибла во время Осады. Тогда ее видели в последний раз. Таково общепринятое мнение.
– Эзабет Танза мертва, – сказал я.
– Возможно. Если этот разговор тебе неприятен, прошу прощения. Когда я искал информацию о ней, наткнулся на интересный слух.
– Верить слухам бывает опасно.
– Скорее всего, это пустопорожняя сплетня. Пустышка, – сказал Тьерро. – Но кое-кто думает, что вы, так сказать, были друг другу ближе, чем друзья.
Мы и в самом деле были – недолго. Но это известно немногим. Ищейки Тьерро сумели зарыться очень глубоко, раз уж добыли такое. Хотя с его деньгами он может нанять самых лучших.
– Тьерро, лучше тебе не оскорблять мертвых.
– Я прошу прощения. Я должен был спросить. Леди Танза была выдающимся математиком, физиком, лунаристом и вообще ученым с большой буквы. «Железное солнце» построено по схеме, предложенной леди Танза в ее диссертации о манипуляции фосом.
– Что такое «Железное солнце»?
– Вы видели черный шар на острие Великого шпиля? Это прибор для сброса отдачи фоса. «Железное солнце» можно превратить и в оружие. Это изумительное достижение инженерии, сделанное благодаря леди Танза.
Он хотел клещами выудить из меня прошлое, вытащить, будто комок спутанных водорослей из глубокого русла.
– Эзабет Танза умерла при Осаде, – сухо повторил я. – К сожалению, я не могу тебе помочь.
– Да, так считается. Но ведь нет тела. И нет могилы.
– Когда рухнула стена, погибли многие. Скорее всего, Эзабет погребена под десятью тысячами тонн щебня. Чтобы помочь с твоей фабрикой фоса, тебе придется найти кого-то другого.
Я ни с кем не говорил о смерти Эзабет, кроме Дантри, Ненн и Тноты. Эзабет – наша величайшая героиня, но слышать ее имя из чужих уст, как ножом по нутру. А раструбить о ее пожертвовании на все княжества – невыносимо. Потому я молчал.
– Капитан, Великий шпиль – не просто мануфактура фоса, – заметил Тьерро, и мне показалось, что в нем на мгновение вспыхнула искра.
Проблеск чего-то большего, по-настоящему ценного для него. Для людей его породы миллион марок – подачка на прокорм птичника, завоевание капитала – всего лишь игра, соревнование с другими торговыми магнатами. Но Великий шпиль для него, похоже, настоящая страсть.
– Великий шпиль – символ людской надежды! Люди пережили много ужасного. А Великий шпиль говорит им: вот дело человеческих рук превыше любых мечтаний наших врагов. Смотрите, как мы достаем до неба!
– Твои слова до странного напоминают учение о Светлой леди, – заметил я. – Ты, случаем, не верующий?
Тьерро не стал отвечать.
– «Вестланд» вложил больше денег в Великий шпиль, чем могли бы наскрести все города за двадцать лет. Великий шпиль поднялся всего за четыре года. Никогда еще столь великая работа не совершалась за такое краткое время. Капитан, ты знаешь, отчего я приказал начать этот проект?
– Фос приносит много денег. Думаю, дело в прибылях.
– Не стану отрицать, прибыли важны. Но не в этом случае. Помнишь, как оно было, когда мы все пошли в армию? Ты, я, братья Эйдерштайн, Пеп, Салия, остальные? Записалась половина нашего класса. И мы же тогда по-настоящему верили. И хотели сделать что-нибудь стоящее.
– Нас всех судьба чуточку обделила умом.
– Служить своей стране – не глупость, – возразил Тьерро. – Я знаю, что и ты считаешь так, иначе бы не торчал тут, не воевал бы много лет напролет. Я всегда мечтал о славе, репутации великого полководца. Даже о маршальском жезле. Да мы все мечтали. Но после Адрогорска…
Тьерро помрачнел, и на мгновение с него слетел весь холеный лоск. Да, нелегко вспоминать худший день своей жизни. Стрелки Тьерро засыпали «малыша» мушкетными пулями, начисто снесли голову, но даже это не остановило колдуна. Он успел наслать заклятие. Думаю, Тьерро до сих пор видит в кошмарах низкое бурое облако, ползущее к нему. А оторванная голова продолжает смеяться.
– Меня отослали в тыл до того, как начались по-настоящему тяжелые бои. Я не хотел уходить, но не мог больше оставаться на Границе. Магия въелась в мои легкие, я едва мог дышать, яд Морока добивал меня. Меня отослали на море, в Валень, но тамошний якобы свежий воздух нисколько не помог. Зато я разбогател. Я купил угольные шахты, а там оказались алмазы. Я превращал деньги в деньги, и в еще большие деньги. Оказалось, плодить деньги – мой талант. Но я не хотел такой жизни. Я всегда хотел быть здесь и драться – и был бы, если бы не магия «малыша».