Понятно, что женщине, потерявшей мужа и совершившей почти кругосветное путешествие, нужны были покой и отдых. Однако Милдред так бросала дочерей практически сразу после их рождения. В итоге страх быть брошенной и вследствие этого стремление бросить человека до того, как он или она бросит ее саму, стали одними из основополагающих страхов и черт характера Зонтаг.
Милдред пришлось смириться и подстроиться под новые условия жизни. У нее были деньги. Компания Kung Chen Fur в то время платила не менее 500 долларов в месяц, что в пересчете на деньги 2018 года составляет более 8000 долларов. Однако под руководством младшего брата Джека Арона, имевшего репутацию совершенно некомпетентного человека, бизнес Розенблатта рушился. Кроме этого, из-за начавшейся войны спрос на меха упал, а сложности ведения бизнеса, напротив, возросли. Через несколько лет этот источник дохода совсем иссяк[77].
Милдред не бедствовала, хотя смерть мужа сильно ограничила ее возможности. Кажется, что она постоянно была в поисках нового, постоянно куда-то уезжала. Она продала дом в Грейт-Неке и переехала в Верону в штате Нью-Джерси. Там короткий период времени Милдред жила рядом со своим отцом, проживавшим в Монтклэре. Возможно, Милдред не понравилась эта во всех смыслах тесная связь, и она вместе с дочерьми уехала в Майами-Бич, где они провели год, с 1939-го по 1940-й. После этого она снова вернулась на север и поселилась на Лонг-Айленде в Вудмере. В 1941 году она перебралась в Форест-Хиллз в Куинсе, где они прожили до 1943-го, после чего отправились на запад и поселились в окруженном пустыней Тусоне. Там, ближе к Западному побережью, на котором Милдред выросла, она и осталась до конца своей жизни.
Кочевой образ жизни Милдред (который, кстати, передался по наследству ее дочери) оказался отягощен алкогольной зависимостью. Она начала пить, чтобы забыть о смерти мужа и неудачных попытках построить новую жизнь. Милдред не упоминала о своем алкоголизме ни Сьюзен, ни уж тем более кому-либо из посторонних людей. Она всегда держалась в рамках приличий и, встречая гостей с высоким бокалом водки со льдом в руке, интересовалась: «Не желаете ли воды?»[78] Ей было сложно бороться с проблемами этого мира, и поэтому она много времени проводила, лежа в спальне, переложив заботу о хозяйстве и детях на плечи Нелли и Роуз.
«Больше всего в жизни я хлебнула безразличия, – писала Сьюзен много лет спустя, – а не презрения»[79].
Милдред выходила из апатичного состояния, лишь когда рядом находился кто-то из ее ухажеров. «У нас было много “дядей”, – вспоминает Джуди[80]. – И далеко не всегда мы знали, как их зовут… Одного из них звали “Дядя”» (прим. пер.: UNK – сленг «дядя», а также сокр. Unknown – неизвестный)[81]. Но когда рядом с Милдред не было мужчины, то, по словам одного из друзей Сьюзен, «мать в буквальном смысле перекладывалась в кровать дочери со словами: “О боже, моя драгоценная, я без тебя и дня не протяну”»[82].
Но если рядом был один из «дядей», Милдред было совершенно не до Сьюзен, она всецело ограждалась от нее. «Когда я была ребенком, М. мне не отвечала, – писала Зонтаг в своих дневниках. – Это было самым страшным наказанием. Она всегда была безучастна, даже когда не злилась (ее зависимость от алкоголя – один из симптомов). Но я не сдавалась»[83].
Вполне возможно, что Милдред и понятия не имела о том, как быть матерью. Но она была красивой и посвящала много времени своему внешнему виду. Она знала, как найти подход к мужчинам, и умело привлекала к этому своих дочерей. Милдред была в восторге каждый раз, когда кто-нибудь принимал ее за сестру Сьюзен. Сначала она использовала дочерей, чтобы выглядеть моложе, а позднее отказывала им в общении, когда стала на их фоне смотреться старше[84].
Уже в самом раннем возрасте умные не по годам сестры нашли способ, который заставлял маму обращать на них внимание. «Я знала, что одной из вещей, которая доставляла моей матери удовольствие, было восхищение ее женской привлекательностью, – писала Сьюзен. – Она делала вид, что со мной флиртует, возбуждает меня, я делала вид, что она меня возбуждает (и действительно возбуждалась)»[85]. Когда никакого «дяди» на горизонтах не наблюдалось, Сьюзен исполняла эту роль. «Не бросай меня, – умоляла Милдред. – Ты должна держать меня за руку. Я боюсь темноты. Ты мне нужна, моя дорогая, моя драгоценная»[86]. Сьюзен была матерью своей матери, а вместе с тем и ее «мужем», вынужденным соперничать с другими мужчинами, которые увивались за молодой вдовой-красавицей. «Я победила ее бойфрендов, которые отнимали время, но не затрагивали чувств (как она мне сама неоднократно говорила). Со мной она была «женственной», я же исполняла роль застенчивого и обожающего мальчика. Я была деликатной, ее бойфренды – грубыми. Я ее любила и играла роль влюбленного»[87]. Когда с мужчинами ничего не складывалось, у Милдред всегда была Сьюзен.
Зонтаг писала, что мать приписывала ей «магические качества» и считала, что «умрет, если я не буду ими делиться»[88]. Милдред возложила на ребенка бремя тяжелой ответственности. При этом угроза того, что мать «бросит» Сьюзен, всегда была реальной, и Милдред действительно ее «бросала», как только на горизонте появлялся подходящий мужчина. Сьюзен жила в «постоянном страхе, что она внезапно и беспричинно отстранится»[89]. Милдред научила Сьюзен разжигать интерес к себе, периодически лишая объект любви своего внимания.
Вот таким, по словам Сьюзен, был ее «важнейший опыт». Он заложил садомазохистские наклонности, которые были свойственны Зонтаг всю последующую жизнь. В семье, в которой она выросла, любовь не дарили безоговорочно. В ее доме любили лишь на время и переставали любить без причины, когда заблагорассудится. Правила этой игры, в которую невозможно выиграть, Сьюзен выучила с самого детства. Милдред чувствовала потребность в своей дочери, и Сьюзен пришлось научиться тому, как обезопасить себя от перепадов настроения матери. Сьюзен страстно желала, чтобы ее мать нуждалась в ней, но при этом презирала ее «слабость и несчастную долю», и когда поведение Милдред становилось невыносимо сентиментальным, у Зьюзен не было другого выхода, как отстраниться[90]. «Когда она требовала моего внимания, а я не пыталась заполучить его, – писала Сьюзен, – я чувствовала себя подавленной, удалялась и делала вид, что не замечаю ее мольб»[91].
В дальнейшем по самым разным причинам Зонтаг не любила, когда на нее навешивали «ярлыки». Она отказывалась от предложений включить ее произведения в антологии женщин-писателей. Она советовала Дэррилу Пинкни не уделять столь пристального внимания расовой тематике, а Эдмунду Вайту – сексуальным меньшинствам. Она считала, что писатель должен стремиться к такой степени выраженности индивидуального, что его произведения могли бы приобрести общечеловеческий, универсальный характер. Хотя мало кому удавалось быть такими индивидуалистами, как Зонтаг, сама она оставалась в почти карикатурном амплуа взрослого ребенка из семьи алкоголиков со всеми вытекающими слабостями и сильными сторонами, обусловленными воспитанием пьющих родителей.
Позже Зонтаг настаивала, что рак поражает людей независимо от безупречности их характера или сексуальной воздержанности и цветастых эвфемизмов, при помощи которых человек отрицает свою болезнь. Рак – это всего лишь заболевание. Говорят, что и алкоголизм – заболевание, потому что у него есть свои симптомы. Точно так же, как и в случае с любой другой патологией, развитие этой болезни достаточно предсказуемо.
Предсказуемо и влияние родителей-алкоголиков на своих детей. Правда, это влияние хорошо изучили лишь тогда, когда Сьюзен уже выросла. «На самом деле я никогда не была ребенком!»[92] – писала она, когда ей было за двадцать. Это восклицание показывает горечь, которую Зонтаг чувствовала по поводу своего украденного детства. «В каком случае ребенок не является ребенком? – задавала вопрос одна из специалистов в этой области Джэнет Войтитц. – Когда ребенок живет с родителями-алкоголиками»[93].