Так что идите пока, устройтесь на ночлег. Комнату можно снять через дорогу, — напомнил он. — Я оставлю вам сообщение в баре, на первом этаже.
Кивнув, Дженна попятилась.
— Ладно, благодарю. Для меня это очень важное дело, правда. Кроме Ливингстона, мне уже никто помочь не сможет. Передайте ему: я на все согласна, на любую плату. Деньгами или чем-то еще — неважно, я все устрою.
Индеец невыразительно смотрел на Дженну.
— Позаботьтесь о ночлеге, — повторил он свой совет. И Дженна вышла из магазина вслед за Эдди и Оскаром.
Над входом в бар красовалась надпись «Мама-рыба», а на витрине была намалевана рыбина, держащая в плавниках вилку и нож. Эдди, Оскар и Дженна пересекли улицу и вошли в бар; внутри было темно и пахло чем-то сладким. Интерьер напоминал трюм морского корабля: широкие доски на полу и стенах, возле столов вместо скамеек — большие бочки, у барной стойки — бочки поменьше. Под потолком висели рыболовные сети с безделушками: японские поплавки, буйки, морские звезды, крабьи панцири и прочая, прочая. В помещении гулял прохладный ветерок, и Дженна сразу вспомнила, как в Диснейленде ожидала своей очереди на «Пиратов Карибского моря».
За стойкой сидел юноша и читал книгу. Когда зазвенел колокольчик, возвещающий о приходе гостей, он даже не подумал поднять голову.
Они подошли к стойке, и Эдди громко по ней постучал:
— Эй, хозяин!
Паренек раздраженно обернулся. Лицо его было круглым — как и у прочих коренных аляскинцев, — однако выпирающие скулы придавали ему своеобразный вид.
— Нам сказали, что у вас есть свободные комнаты, — продолжил Эдди.
— Ну, есть, — ощетинился юноша. Похоже, назревает ссора, и Дженне определенно не хочется быть ее свидетелем.
— Тогда, — запальчиво произнес Эдди, — нам две. Если вас не затруднит.
— Хорошо, — ответил парень. — Вы на праздник приехали?
— Праздник? Какой еще праздник?
— А нет у нас никаких праздников, — сухим тоном произнес паренек.
Эдди зарделся. Дженна поняла: если не вмешаться, произойдет непоправимое. Она взглянула на книгу, которую читал паренек. «И снова встает солнце». Такое берут в руки однажды, только в колледже.
Дженна встала между барменом и Эдди.
— Хемингуэй? — спросила она. — В колледже учитесь?
Слабая попытка, что и говорить, однако ничего умнее Дженна придумать не успела. Когда парни бодаются, надо их разнимать. Как ни странно, бармен сразу подобрел к ней. Может, хотел таким образом задеть Эдди, а может, вполне искренне проникся доверием к гостье.
— Да, в Анкоридже. Осенью туда возвращаюсь.
— Филфак? — спросила Дженна.
Парень кивнул.
— Литература двадцатого века.
— Что-нибудь из Джуны Барнс проходили?
Дженна тоже изучала литературу в колледже, но с тех пор прошло столько времени, да и читала она в основном по ночам, когда глаза слипаются. Правда, был у них один курс, который намертво врезался в память. Творчество экспатриантов. Лекции вел классный профессор, звали его Ник… в общем, Ник Какой-то-там. В начале первого же занятия он объявил: дескать, никто толком не изучает творчество писательниц, поэтому на каждую книгу автора-мужчины он будет задавать классу книгу автора-женщины. Такой милашка. В годах, лысеющий, очки он носил на цепочке, словно старушка-библиотекарша. И была в нем даже некая сексапильность. На переменах и после занятий он курил на лавке во дворе вместе со студентами. Вернее, студентками. Все девчонки любили его, точнее жалели. Еще бы, всем охота приласкать бедного рассеянного профессора, у которого жена умерла от рака.