Глава 2
Венчал нас в соседнем селе батюшка Евлампий, старенький мохнатый священник. Поп так долго и медленно читал молитвы, что барину надоело слушать, и он велел ему скорее заканчивать. Священник испугался, быстро объявил нас мужем и женой, благословил и, пятясь, ушел в царские ворота. Я все венчанье ждала, когда жених меня поцелует, даже от счастья и стыда жмурила глаза, но Алексашка так ни разу и не посмотрел в мою сторону.
Из церкви помещик с усмешкой на полных губах направился к коляске, а мы с мужем один за другим пошли следом. Барин один сел на широкую скамью, а мы вдвоем на узкую.
Ехать было тряско и неудобно. Я все время сползала, но муж меня не поддерживал, он смотрел в сторону, как будто не замечал.
Домой мы вернулись затемно. Я знала, что меня ожидает, и очень боялась. Однако все получилось совсем не так, как я думала. Барин устал и сразу пошел спать. Алексашка, молчавший всю дорогу, едва мы остались одни в сенях, начал меня ругать похабными словами. Я слушала и тихо плакала.
- Навязалась дура деревенская, на мою голову! Ты не баба, а доска шершавая! - с ненавистью, корил меня муж. - Все одно, нам с тобой не жить! Так бить буду, что сама в петлю полезешь или в омут с головой! Уйди, постылая, от греха!
Он оттолкнул меня и вышел наружу, а я так и осталась стоять в сенях помещичьей избы, не зная, что мне делать дальше. Муж как ушел, так и не возвращался. В доме все спали и что мне делать дальше, спросить было не у кого. Я поплакала и совсем было собралась вернуться домой к родителям, но на меня наткнулась давешняя добрая старушка.
- Ну, что ты плачешь глупая, - ласково сказала она. - Слезами горю не поможешь. Пойдем, я тебя накормлю, кваском напою, да спать уложу. Измаялась, поди, сердешная!
- Бабушка, за что он меня так? Что я ему плохого сделала? - спросила я, отирая с лица слезы.
- Алексашка-то? Глупый он парень, хоть из себя и видный. С барином вконец избаловался, вот и забыл, кто он есть на самом деле. Ничего, перебесится, глядишь, хорошим мужем станет. А ты не кручинься. Что делать, такова наша женская доля. И в девках плохо и замужем деготь.
Старушка отвела меня в девичью. Там оказывается еще не спали. Наша неожиданная свадьба всколыхнула всю дворню, в девичью набились все обитатели господской избы и разглядывали меня как чудо морское. Бабушка усадила меня за стол и принесла полную миску холодной каши. Я едва смогла проглотить несколько ложек. Кончив меня разглядывать, дворовые принялись говорить между собой какая я некрасивая и как мне повезло, что барин выдал меня замуж за первого красавца.
- Это Алексашке за блуд наказание, - засмеялась старая, лет тридцати женщина с бельмом на глазу, - не будет на чужих баб лазить. Это барин ему за свою Прасковью такую страхолюду приискал, пущай теперь весь свой век мучится!
- А то! Пущай, черт гладкий, поскребется, а то он об себе слишком много думает, - сердито согласилась с ней полная, круглолицая тетка. - Надо ж, такому кавалеру дали в жены дуру деревенскую. Да от нее, навозом за версту смердит!
Как только речь зашла о деревне, дворовые забыли обо мне и начали ругать крестьян. Паренек, что вез меня на лошади, стал рассказывать в какой грязи и бедности мы живем, и пошел косолапо разгуливать по девичьей, передразнивая походку отчима. Девки и бабы покатились со смеху и просили показать еще.
Я сидела, застыв над миской холодной каши, и чувствовала, как вместо робости, меня начал охватывать гнев. Ведь мы, крестьяне, ничего плохого не делали барской дворне, а они говорили о нас, с таким презрением, будто о скоте. Парнишка между тем совсем разошелся и начал хвастаться, что я прижималась к нему на лошади и он, только из брезгливости не попользовался мной по дороге. Я сначала не поняла, о чем он говорит, но когда женщины начали надо мной смеяться и называть всякими обидными, непотребными словами, еще ниже опустила голову.
- Все они такие, - сказала, лениво потягиваясь молодая баба с длинной, до пояса косой, - посмотришь…
Она не договорила. Дверь в девичью с грохотом отворилась, и к нам вбежал Алексашка с кнутом в руке. Он был пьян, одежда на нем растерзана, а сам казался диким и страшным.
- Где моя жена?! - закричал он, и его шатнуло в сторону. - Сейчас мы с ней будем справлять свадьбу!
Все разом замолчали. Парнишка, перестал кривляться перед бабами и девками и робко отскочил с дороги моего мужа. Алексашка осмотрелся, увидел, что я склонилась над миской каши, и радостно засмеялся:
- Вот ты где, любезная! Ну, теперь держись, будет тебе первая брачная ночь, на всю жизнь запомнишь!
Я сжалась, не зная, что мне делать. Муж был страшен и смех его был не веселым, а жутким. Он пьяными, безумными глазами оглядел испуганную дворню и пошел по девичьей гоголем, вихляя в коленях ногами. Потом он остановился прямо передо мной и замер. Все молчали, словно ожидая необычного зрелища. Я медленно подняла лицо и посмотрела ему прямо в глаза. В них были муть и ненависть.
Наши взгляды встретились. Не знаю, что он подумал, но взгляд отвел и хищно оскалил зубы. Я опять опустила голову.
- А вот получи! - вдруг, тихо сказал Алексашка и коротко размахнувшись, через стол, ударил меня по голове кнутом.
Лицо и затылок обожгла нестерпимая боль. Все кругом испугано охнули, а я даже вскрикнула, подняла голову и медленно встала. Не знаю, что на меня нашло, но все незаслуженные обиды, словно разом подкатили под сердце. Муж попятился, что-то заорал и вновь замахнулся, но ударить не успел. Я схватила глиняную миску и наотмашь, бросила ему в лицо. Край точно попал ему в переносицу, и жидкая каша залила глаза.
Алексашка вскрикнул, выронил кнут, отскочил к стене и начал отирать лицо. Все испуганно молчали. Я как деревянная обошла стол и подняла кнут. Парнишка-провожатый начал пятиться, собираясь улизнуть из девичьей. Останься он на месте, я может быть, его бы и не заметила. Но он пошел боком так, как недавно передразнивал походку отчима, и я что есть силы, взмахнула рукой. Он успел заслониться, но сделал себе только хуже. Железные кольца на конце плети пришлись ему прямо по лицу.
- Караул, глаза, убили! - закричал он и бросился бежать.
Тотчас страшно и громко в один голос завыли бабы. Тонко и жалобно закричал Алексашка, боком пробираясь к дверям. Одна я молча стояла посреди девичьей, с опущенными руками и даже не отирала катившиеся по лицу кровь и слезы.
Потом я решила, что мне нужно бежать. Однако бежать оказалось некуда, в дверях уже стоял барин. Он был все в том же, что и утром золотистом бабьем салопе, на голове красная шапочка с кистью. Алексашка наткнулся на него, замолчал, попятился и размазал руками по лицу кашу. Бабы, увидев помещика, тоже замолчали.
- Что тут у вас происходит? - сердито спросил барин, удивленно разглядывая перепачканного казачка.
- Убила! - прямо ему в лицо, завопил мой муж. - Убила сука проклятая!
Барин осмотрел своего камердинера, его опустившиеся вниз усы, с которых капала жидкая пшенная каша, кнут в моей руке, но почему-то не рассердился, а только криво, усмехнулся:
- Да, кровь сразу видна, - непонятно кому, сказал он, имея в виду мое разбитое лицо. - Вот тебе Алексашка и наказание за Прасковью!
Я его поняла, хотя в тот момент мне было не до разговоров.
- Все, пошумели и хватит. Еще кого услышу, запорю! - пригрозил помещик, снова усмехнулся и больше не сказав, ни слова, ушел.
В девичьей наступила полная тишина. Бабы и девки испуганно жались по углам. Лакей Степан исчез вслед за барином. Алексашка жалобно всхлипывал и отирал липкие руки о свои красивые портки. Я выронила из руки кнут, села на лавку и от стыда и боли закрыла лицо руками. Вдруг мне на плечо опустилась чья-то легкая рука. Это была добрая бабушка.
- Пойдем со мной милая, - ласково сказала она, - нечего зря слезы лить, утро вечера мудренее.
Я послушно поднялась и пошла за ней следом. Мы вышли во двор.
- Обидели тебя, милая? - не то сказала, не то спросила она. - А ты зла в сердце не держи, покорись и прости. Они же все это не со зла, а по глупости и от скуки делают. Алексашку тоже понять можно, давно он любит Прасковью, а ее барин к себе в спальню взял, теперь они оба и бесятся, бабу поделить не могут.
- А за что он меня-то, бабушка? Я ему плохого не делала, - глотая слезы, спросила я.
- Свою обиду хотел на тебе выместить, а ты оказалась не простой девкой, тоже видать свой характер имеешь. Как ты его миской-то? - тихо засмеялась она. - Эх, мне бы так смолоду своего мужика покойного поучить! Вот уж кто моей кровушки попил! Пойдем, что ли.
Мы с ней медленно пошли через большой пустой двор к службам.
- Нынче на сеновале поспим, - сказала старушка, - а то тебя в девичьей наши ведьмы заедят. На вольном воздухе хоть и стыло, да от сена человеку дух полезный. А утром я тебя полечу, чтобы рожу-то от кнута не перекосило. Как это Алексашка-то тебя вжикнул, чуть глаза не выхлестал!
- Что ж мне, бабушка, дальше делать? - спросила я, когда мы дошли до большого сарая с сеном.
- Ничего не делай, жизнь сама покажет. Пока я не померла, заступлюсь, а когда помру, так сама за себя стоять научишься.
- Ты уж, бабушка, подольше не помирай, - попросила я.
- Эх, милая, думаешь, мне самой жить неохота? Только, похоже, срок мой подходит, кровь по ночам стынуть начала. Ну, да ничего, ночь как-нибудь протяну, а завтра новый день будет, а с ним и солнышко.
Мы вошли в сарай и по приставной лестнице поднялись на сеновал. Сена здесь было уже немного, последние прошлогодние запасы перед новым покосом. Старушка откуда-то вытащила тряпки, расстелила их и пригласила:
- Ложись рядом, деточка, вместе укроемся, а то ночи еще холодные.