И тут старшая Люстра с невыразимой нежностью посмотрела в сторону входной двери, за которой находился Вертящийся Стул, и все её подвески едва слышно затрепетали.
Оконный Шпингалет, перехватив этот её взгляд, ревниво засопел. Поздно сообразив, что он упустил свой шанс, и в сердце старшей Люстры с комфортом расположился этот вертящийся выскочка, Шпингалет теперь мучился от ревности. Он, можно сказать, лез «из железа вон», чтобы вернуть прежнее расположение хрустальной красавицы, но было уже поздно.
Никто никогда не сможет объяснить, вследствие каких химических реакций происходит эта сердечная перестройка, но она производит в любом организме эффект разорвавшейся, неизвестно каким образом действующей бомбы.
Мы теряем покой, перестаём принадлежать себе, постоянно думаем о предмете своей любви, ищем его глазами, ловим звуки его или её голоса, безосновательно мучаемся, беспричинно радуемся, трепещем, совершаем безрассудные с точки зрения нормальной логики поступки, – и всё это единственно ради того, чтобы заслужить всего только один взгляд, полный бесконечной нежности и любви!
Именно такой взгляд и увидел сгорающий от ревности Шпингалет.
Кстати, ревность нисколько не уступает любви ни по накалу страстей, ни по затуманиванию разума, и, доказательство этому – слова, которые наш оконный ревнивец выдал во всеуслышание:
– Мы, Шпингалеты, являемся благородными выходцами из Южной Франции, и у нас – самая древняя родословная, которая теряется в веках! На этом основании я требую к себе особого почтения!
Сказав это, Оконный Шпингалет принял гордый вид и украдкой глянул на Люстру, чтобы понять, какое это произвело на неё впечатление.
Люстра, судя по всему, осталась к его громкому заявлению абсолютно равнодушна, зато в наступившей тишине очень ясно прозвучал спокойный мелодичный голос:
– Простите, но у меня сложилось впечатление, что в глубине веков потерялась не только ваша родословная, но и кое-что ещё, гораздо более важное.
– Что за намёки?! – запетушился Оконный Шпингалет. – Что за намёки? Объяснитесь немедленно!
Этажерка тонко усмехнулась:
– Попробуйте догадаться сами.
Шпингалет начал подпрыгивать своим затвором и угрожающе им клацать.
– Я не позволю, чтобы какая-то там деревянная лакированная полка стала указывать, что мне делать и что говорить!
– Вы что-то имеете против деревянных вещей? – поинтересовался Стол.
– Да! Да! Да, имею! – бесновался Оконный Шпингалет. – И вас, Стол, я не боюсь!
– Браво! – раздался придушенный голос Дырокола. – Браво, Шпингалет! Вы настоящий южный француз! Я бы тоже ему так ответил! Кто-нибудь, переверните меня!!!
Глава 9. Тайник
За дверью раздались близкие голоса, и вещи приутихли. Это к Евгению пришёл его хороший знакомый с редкой профессией печника и трубочиста. Звали его Виктором, и был он мужчиной крепким, русоголовым, с глазами зелёными и шальными. В руке он держал чёрный чемоданчик с необходимым для работы снаряжением.
Вообще-то Виктор занимался всеми верховыми работами, какие мог предложить ему большой город, а печи и трубы были, скорее, его увлечением. Хотя, представляясь при знакомстве, он охотно называл себя трубочистом, и с улыбкой наблюдал за удивлением, появлявшимся на лицах собеседников.
Ещё он примерно раз в месяц давал мастер-классы по технике прочистки печных труб и дымоходов, и, что самое интересное, большинство его аудитории составляли девушки. Видимо их, как особ более романтических, городские крыши привлекали гораздо сильнее, чем молодых людей.
Поговорив немного с Евгением и уточнив, какую именно трубу предстоит осматривать, он уже ловко карабкался наверх, используя для подъёма торчащие из стены металлические штыри, на которых когда-то держалась пожарная лестница.
Взобравшись на крышу, Виктор сбросил верёвку, и Евгений привязал к ней чёрный чемоданчик.
Когда чемоданчик был поднят, верхолаз помахал Евгению рукой и начал осторожно подниматься по старой, местами разбитой и треснувшей черепице в сторону одной из трёх кирпичных труб, возвышающихся над двускатной крышей.
Труба была объёмистой, и Виктор, хоть и с трудом, но мог в неё залезть. Это предполагалось в крайнем случае, а вообще у него было достаточно всяких приспособлений, чтобы прочистить трубу, не забираясь в неё.
Перегнувшись через край начавшей разрушаться кирпичной кладки, он осмотрел трубу изнутри. Потом, достав из чемоданчика небольшую, но увесистую гирьку на прочном шнуре, ловко отправил её в дымоход. Та, опустившись метра на четыре, дальше не пошла, ударившись о какое-то металлическое препятствие. Сколько ни пытался Виктор его пробить, ничего из этого не получалось. Оставался только один самый верный и надёжный способ: лезть самому внутрь трубы и уже там, на месте, попытаться это препятствие устранить.
Быстро переодевшись в комбинезон и закрепив на голове фонарик, он обвязал вокруг трубы страховочный трос, опустил его в дымоход, закрепил на поясе стальной крюк, и, поплевав на руки, стал осторожно спускаться внутрь, держась за вмурованные в кладку скобы.
Было тесно, пахло старым нежилым домом, немного – гарью и чем-то ещё, не поддающимся определению. Урезанное небо над его головой становилось всё меньше, а уличные звуки доносились всё глуше и глуше, растворяясь в этом каменном жутковатом мешке.
Фонарный луч упирался прямо в стену перед глазами Виктора, и он увидел, что дымоход, в отличие от трубы, сложен был не из кирпича, а из плотно подогнанного, прокопчённого за два столетия камня. Он продолжал медленно спускаться, осторожно ощупывая носком ботинка пустоту под собой, пока нога его не упёрлась во что-то твёрдое.
Направив луч света вниз, Виктор увидел под собой довольно большую плоскую металлическую коробку, которая покоилась на укреплённой в дымоходе железной кованой решётке. Это было довольно неожиданно, хотя чего только ему не доводилось находить в старых трубах! Например, совсем недавно в дымовой трубе пятиэтажной «хрущёвки» он нашёл настоящее страусиное яйцо. Как правило, всё это попадало в дымоход случайным образом, а здесь же под его ногами было нечто предумышленное.
Кое-как изловчившись в этой неимоверной тесноте, Виктор с большим трудом сумел коснуться края коробки и ухватился за неё одной рукой. Несколько раз он пытался приподнять находку, но та оказалось настолько тяжёлой, что всякий раз выскальзывала из пальцев. Чертыхаясь, согнувшись в три погибели, обливаясь потом, упорный трубочист в течение получаса боролся с неподатливой вещью. Наконец ему удалось подсунуть под неё ногу, приподнять, и, намертво вцепившись в коробку свободной рукой, начать её приподнимать.
Очень осторожно, буквально по миллиметру тащил он её наверх, пока эта тяжесть не оказалась на уровне его груди. Крепко прижав коробку к себе, задыхаясь, Виктор стал подниматься туда, где светлел голубым глазом квадратик неба.
Не выпуская своей ноши из рук, он выбрался наверх, опустился на тёплую поверхность крыши, в изнеможении привалившись спиной к трубе. Отдышавшись, Виктор внимательно рассмотрел свою находку.
Стало понятно, почему коробка была такой тяжёлой: как и решётка, которая её держала, она была кованой и очень старой.
Тёмный металл во многих местах обильно позеленел и, судя по всему, это была медь. Коробка была надёжно закрыта на внутренний запор. На её крышке отчётливо проступал выдавленный круг, а внутри него – изображение руки, державшей корону в обрамлении слов «Доблесть, отвага, благородство».
Почувствовав пальцами что-то внизу, Виктор, перевернув коробку, увидел маленькое углубление, в котором помещался ключ, прижатый к основанию гибкой пластиной.