– Я помогу. Марина, ты знаешь, что у тебя очень странный акцент?
– Серьезно?
– Ты говоришь похоже на нас, но через нос и со странными интонациями.
Марина колеблется.
– У нас есть общий язык: он называется глобо. Это упрощенная версия английского, но на нем говорят особым образом, чтобы машины не путались из-за акцентов. На Луне очень много акцентов и языков. Я говорю на английском, глобо и немного на португальском.
– Скажи что-нибудь по-португальски.
– Você cresceu desde a última vez que vi você,[13] – говорит Марина.
– Что это значит?
– Погугли.
Оушен надувает губы, но ее любопытство слишком сильно, чтобы из-за этого утихнуть.
– А там правда можно летать?
– Можно, если очень хочется. Крылья сожрут здоровенный кусок углеродного бюджета, но тем, кто их печатает, на самом деле больше ничего и не нужно.
– Если бы я умела летать, – наверное, не стала бы делать ничего другого. Я бы в любую погоду парила над горами.
– В том-то и загвоздка, – говорит Марина. – У тебя есть куда лететь, но ты не можешь летать. На Луне можно летать, но лететь некуда. От одного конца города к другому, вверх и вниз. Меридиан большой, но все равно, по сути, он – клетка. Небо там похоже на настоящее, но, если с ним столкнуться, сломаешь крылья.
Сумерки достигли горных вершин, и Марина внезапно понимает, что на крыльце ей холодно.
– Луна восходит, – говорит Кесси. – Если я достану телескоп, ты сможешь показать нам все места, где побывала.
– Оставь. Мне сейчас надо внутрь. Я замерзла, и день выдался долгий.
Она не может смотреть на Луну. Она не может видеть огни наверху и не думать об оставшихся там людях, ею брошенных. Луна – это глаз, который высматривает Марину и глядит укоризненно, с обидой, как бы она ни старалась спрятаться в самой глубокой долине национального парка «Олимпик». Ты сбежала, Марина Кальцаге.
– Я тебе помогу, – обещает Оушен.
Племянница катит Марину по скрипучим деревянным половицам в комнату. Она снова в своей старой комнате: глянцевый блеск медицинского вспомогательного аппарата плохо сочетается с выцветшими постерами, пыльным плюшем, рядами книг и комиксов. Ей снова пятнадцать. В каком бы возрасте ты ни вернулся в семейный дом, тебе всегда будет пятнадцать. Стеганое одеяло с изображением дугласии, покрывало в виде искусственной волчьей шкуры. Оушен наливает воду, чтобы запить горсть таблеток и фагов.
– На раз-два-три, – говорит Марина, и они вместе укладывают ее в постель.
Она лежит без сна среди машин. Она устала душой, устала до мозга костей, слишком истощена для сна. Она чувствует Луну там, наверху, – чувствует ее жар и силу притяжения, будто прилив в крови. Она наконец дома. И до чего же это… ужасно.
Глава пятая
Пацан опять вернулся. Третий день подряд. Робсон замечает его краем глаза и в этот миг отвлекается. Неуклюже обрывает тик-так [14] и приземляется жестко.
Это не похоже на трехкилометровое падение с крыши Царицы Южной. В Теофиле невозможно упасть с высоты больше ста метров, и пространство здесь забито машинами и кабелями. Робсон крепко хватается за какой-то поручень.
Бросает взгляд в сторону, чтобы убедиться, что пацан еще наблюдает. Да – сидит на перилах, раздвинув ноги, с видом «просто ничо интересного больше нету», и посасывает тюбик какой-то жижи. Странный малый.
Сегодня на Робсоне шорты цвета хаки с отворотами и сандалии. Рубашки нет, потому что здесь, среди машин, жарко, а модные рубашки мешают двигаться. На пацане типовая лунная одежда: леггинсы, толстовка, и то и другое – белое. Капюшон поднят, черные волосы прикрывают один глаз. Оболочка фамильяра – вся из блестящих черных крыльев.
Третий день подряд незнакомец то ли наблюдает, то ли не наблюдает. Значит, трюк надо выполнить правильно. И все должно выглядеть непринужденно. Робсон размеренно дышит, унимая беспокойное сердцебиение, черпает энергию, собирает ее и вкладывает в движение. На этот раз тик-так получается правильно, и он в прыжке пересекает вентиляционную шахту, достигает перил служебной платформы, делает сальто назад и снова летит через шахту, огибая трубопровод, ударяется о стену точно там, где расположены опоры для рук и ног, а затем рывком кидается в путаницу труб. Сверху – снизу – вокруг – внутрь.
Безупречно.
Он сидит на водопроводной трубе на высоте двадцати метров. Паркур-король Теофила. Смотрит вниз сквозь переплетение желобов и труб и ловит взгляд: тот глаз, что не прикрыт челкой, глядит на него. Робсон кивает. Пацан отворачивается.
Робсон эффектно – напоказ, как супергерой – спрыгивает и приземляется.
– Привет, – говорит пацан.
Робсон останавливается, проводит пальцами по волосам.
– Чего тебе?
– Да так. Че делаешь?
– Иду в баню. Мне, типа, помыться надо.
– А-а, – говорит пацан. – Я, это, хотел выпить чаю и подумал, вдруг ты знаешь какое-нибудь хорошее место.
– Недавно в Теофиле?
– Пару дней.
– В бане есть чайная, – говорит Робсон. – Если хочешь, идем. Мне надо привести себя в порядок.
Пацан соскальзывает с перил. Робсон приглядывается к новому знакомому. Кожа у него очень светлая, почти прозрачная. Глаза большие, темные. Волосы хорошие – с такими можно делать всякие вещи.
– Хайдер, – говорит пацан. Наклоняет голову к своему фамильяру. – Это Сольвейг.
– Робсон, – говорит Робсон. Моргает, указывая на собственного фамильяра. – А это Джокер. Ну что, пошли?
Алексия слышит голоса за каменными дверями. Уполномоченная лунная администрация заседает в полном составе. Лукас крепче сжимает ручку трости. Алексия легонько берет его за локоть.
– Я войду один, – говорит он.
Она отпускает руку босса.
– Но мое появление надо обставить должным образом. – На его лице мелькает улыбка. Лукас Корта торгует улыбками, как ценным ресурсом, и когда он это делает, преображается. Он излучает радость, как солнце излучает свет.
– Разумеется, сеньор Корта.
Алексия распахивает двойные двери Павильона Новой Луны и входит в амфитеатр. Ее походка – уверенная, эффектная и хорошо отрепетированная. Один непродуманный шаг может подкинуть Джо Лунницу в воздух, и приземлится она, униженная, в полутора метрах от того места, где была. Землян на улицах Меридиана можно опознать по таким прыжкам и лицам, напряженным от стыда. Но с этой землянкой все иначе: двигаться правильно, двигаться по-лунному – для Алексии предмет гордости. Она окидывает взглядом лица на трибунах. Ей нравится запоминать каждое из них.
– Почтеннейшие, – объявляет Железная Рука. – Орел прилунился.
Он выходит из двойных дверей, излучая силу, с высоко поднятой головой и прямой спиной – человек-гора в доспехах из мышечной массы, которую нарастил, чтобы выжить на Земле, но Алексия знает: каждый его сустав, каждое сухожилие терзает боль. Земля слишком сильно его повредила. Его сердце остановилось во время старта с выходом на орбиту. Он был мертв восемь минут. Земля жестока. «Луна – еще более жестока», – думает Алексия Корта.
– Спасибо, Мано ди Ферро.
Старое семейное прозвище, а ныне – ее должность. Мано ди Ферро. Железная Рука. Личный помощник Орла Луны.
«Почему я?» – спросила Алексия.
«Потому что ты чужая, – сказал Лукас. Они находились в кабинете Орла с его потрясающим видом на хаб Меридиана. На ковре все еще угадывались очертания пятен крови, оставшихся от предыдущих хозяев этого места. – Только ты здесь неподкупна».
Алексия занимает место в самом верхнем ярусе, чтобы лучше рассмотреть почтенных делегатов. Они расселись по фракциям. Посланцы земных государств занимают левую часть нижнего яруса. Европейцы, саудовцы, маленькая делегация США, чрезмерно крупная – Китая. Среди американцев одно кресло пустует. Алексия роется в памяти. Джеймс Ф. Кокберн из Центрального комитета. На правой стороне нижнего яруса находятся корпорации: венчурные фонды, инвестиционные банки, спецы по растаскиванию активов. Люди, которые инвестировали во вторжение на Луну.