- Ах! - вся вспыхнув, радостно воскликнула Эвтибида и вскочила с дивана. - Приехал?.. Проводи его в кабинет… я сейчас приду, - и, повернувшись к Лукрецию, который тоже поднялся с видимым неудовольствием, торопливо сказала прерывающимся, но ласковым голосом: - Подожди меня… Не слышишь разве, какая на дворе непогода?.. Я сейчас вернусь… И если вести, привезенные этим человеком, - а я их страстно жду вот уже неделю, - будут хорошими и если я утолю сегодня вечером мою ненависть желанной местью… мне будет весело, и частицей моей радости я поделюсь с тобой.
Эвтибида вышла из конклава в сильном возбуждении, оставив Лукреция изумленным, недовольным и заинтригованным. Он покачал головой и, задумавшись, стал прохаживаться взад и вперед по комнате.
На дворе бушевала буря. Частые молнии, одна за другой, озаряли конклав мрачными вспышками, а ужасные раскаты грома сотрясали дом до самого основания. Между раскатами грома как-то необыкновенно отчетливо слышен был стук града и шорох дождя, а сильный северный ветер дул с пронзительным свистом в двери, в окна и во все щели.
- Юпитер, бог толпы, развлекается, показывая свое разрушительное могущество, - тихо произнес юноша с легкой иронической улыбкой.
Походив еще несколько минут, он сел на диван и долго сидел задумавшись, как бы отдавшись во власть ощущений, вызванных этой борьбой стихий; затем вдруг взял одну из навощенных дощечек, лежавших на маленьком изящном комодике, серебряную палочку с железным наконечником и с вдохновенным, горящим лицом стал быстро что-то писать.
Гречанка вошла в кабинет, где ее ждал Метробий. Он уже снял плащ и с досадой разглядывал его, плащ был в ужасном состоянии. Эвтибида крикнула рабыне, собиравшейся уйти:
- Разожги пожарче огонь в камине и принеси одежду, чтобы наш Метробий мог переодеться. И подай в триклиний хороший ужин.
Повернувшись к Метробию, она схватила обе его руки и, крепко пожимая их, спросила:
- Ну как? Хорошие вести ты привез мне, славный мой Метробий?
- Из Кум - хорошие, а вот с дороги плохие.
- Вижу, вижу, бедный мой Метробий. Садись поближе к огню. - Эвтибида пододвинула скамейку к камину. - Скажи мне поскорее, добыл ли ты желанные доказательства?
- Прекрасная Эвтибида, как тебе известно, золото открыло Юпитеру бронзовые ворота башни Данаи…
- Ах, оставь болтовню… Неужели даже ванна, которую ты только что принял, не подействовала на тебя и ты не можешь говорить покороче?..
- Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие в дверях видел несколько раз, как между тремя и четырьмя часами ночи Спартак входил в комнату Валерии.
- О боги ада, помогите мне! - воскликнула Эвтибида с дикой радостью. Обратив к Метробию искаженное лицо с расширенными зрачками горящих глаз, раздувавшимися ноздрями, дрожащими губами, похожая на тигрицу, жаждущую крови, она спросила, задыхаясь: - Так, значит, каждый день… эти негодяи бесчестят славное имя… Суллы?
- Думаю, что в пылу страсти они не обращают внимания даже на запретные дни.
- О, для них наступит запретный день, потому что их проклятые головы я посвящаю богам ада! - торжественно произнесла Эвтибида.
Она сделала движение, собираясь уйти, но вдруг остановилась и, повернувшись к Метробию, сказала:
- Перемени одежду, подкрепись в триклинии и подожди меня там.
"Не хотел бы я впутываться в какое-нибудь скверное дело, - подумал старый комедиант, идя в комнату, предназначенную для гостей, чтобы сменить одежду. - Горячая голова… от нее всего можно ожидать… Боюсь, натворит невесть что!"
Вскоре актер, сменив одежду, отправился в триклиний, где его ждал роскошный ужин. Вкусная еда и доброе фалернское заставили доблестного мужа забыть злополучное путешествие и изгнали предчувствие какого-то близкого и тяжелого несчастья.
Не успел он еще закончить ужин, как в триклиний вошла Эвтибида, бледная, но спокойная; в руках она держала свиток папируса в обложке из пергамента, раскрашенного сурьмой; этот свиток был перевязан льняной тесьмой, скрепленной по краям печатью из воска с изображением Венеры, выходящей из пены морской.
Метробий, несколько смутившийся при виде письма, спросил:
- Прекраснейшая Эвтибида… я желал бы… я хотел бы знать… кому адресовано это письмо?
- И ты еще спрашиваешь?.. Конечно, Луцию Корнелию Сулле…
- О, клянусь маской бога Мома, не будем спешить, обдумаем получше наши решения, дитя мое.
- Наши решения?.. А при чем здесь ты?..
- Но да поможет мне великий всеблагой Юпитер!.. А что, если Сулле не понравится, что кто-то вмешивается в его дела!.. Что, если он, вместо того чтобы разгневаться на жену, обрушится на доносчиков?.. Или, что еще хуже, - а это вероятнее всего, - он разгневается на всех?..
- А мне-то что за дело?
- Да, но… то есть… Осторожность не мешает, дитя мое. Для тебя, может быть, безразличен гнев Суллы… а для меня это очень важно…
- А кому ты нужен?
- Мне, мне самому, прекрасная Эвтибида, любезная богам и людям! - с жаром сказал Метробий. - Мне! Я очень себя люблю.
- Но я даже имени твоего не упоминала… Во всем том, что может произойти, ты ни при чем.
- Понимаю… очень хорошо понимаю… Но, видишь ли, девочка моя, я уже тридцать лет близок с Суллой…
- Знаю, знаю… и даже более близок, чем это нужно для твоей доброй славы…
- Это не важно… Я хорошо знаю этого зверя… то есть… человека… При всей дружбе, которая нас связывает уже столько лет, он вполне способен свернуть мне голову, как курице, а потом прикажет почтить мой прах пышными похоронами и битвой пятидесяти гладиаторов у моего костра. Но, к несчастью, мне-то самому уж не придется насладиться всеми этими зрелищами!
- Не бойся, не бойся, - сказала Эвтибида, - ничего плохого с тобой не случится.
- Да помогут мне боги, которых я всегда чтил!
- А пока воздай хвалу Бахусу и выпей в его честь пятидесятилетнего фалернского. Я сама тебе налью.
И она ковшиком налила фалернского в чашу комедианта.
В эту минуту в триклиний вошел раб в дорожной одежде.
- Помни мои наставления, Демофил: до самых Кум нигде не останавливайся.
Раб взял из рук Эвтибиды письмо и, засунув его между рубашкой и верхней одеждой, привязал у талии веревкой, потом, простившись с госпожой, завернулся в плащ и ушел.
Эвтибида успокоила Метробия, которому фалернское развязало язык, и он снова пытался говорить о своих страхах. Заверив его, что они завтра увидятся, она вышла из триклиния и возвратилась в конклав, где Лукреций, держа в руке дощечку, перечитывал написанное им.
- Прости, я задержалась дольше, чем предполагала… но, я вижу, ты времени не терял. Прочти мне твои стихи. Я знаю, ты можешь писать только стихами, и стихами прекрасными.
- Ты и буря, что бушует сегодня, вдохновили меня… Ты права, я должен прочесть эти стихи тебе первой. А потом, возвращаясь домой, я прочту их буре.
Лукреций встал и с необычайным изяществом продекламировал:
Ветер, во-первых, морей неистово волны бичует,
Рушит громады судов и небесные тучи разносит,
Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,
Мощные валит стволы, неприступные горные выси,
Лес, низвергая, трясет порывисто: так, налетая,
Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.
Стало быть, ветры - тела, но только незримые нами.
Море и земли они вздымают, небесные тучи
Бурно крутят и влекут внезапно поднявшимся вихрем;
И не иначе текут они, все пред собой повергая,
Как и вода, по природе своей хоть и мягкая, мчится
Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,
Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,
Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.
Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором
Вод неспособны: с такой необузданной силой несется
Ливнем взмущенный поток, ударяя в устои и сваи.
Опустошает он все, грохоча; под водою уносит
Камней громады и все преграды сметает волнами.
Так совершенно должны устремляться и ветра порывы,
Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую
Сторону, гонят они все то, что встречают, и рушат,
Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем
Все, захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.
Как мы уже говорили, Эвтибида была гречанка, притом гречанка, получившая хорошее образование. Она не могла не почувствовать и не оценить силу, красоту и гармонию этих стихов, тем более что латинский язык в то время не был совершенен и, кроме Энния, Плавта, Луцилия и Теренция, не имел других поэтов, которые пользовались бы известностью.
Эвтибида выразила свое восхищение словами, полными искреннего чувства, на что поэт, прощаясь с ней, сказал с улыбкой:
- За свое восхищение ты поплатишься дощечкой: я уношу ее с собой.
- Но ты мне сам принесешь ее, как только перепишешь стихи на папирус.
Пообещав Эвтибиде вскоре прийти к ней, Лукреций удалился. Душа его была полна только что созданными стихами, их подсказало ему наблюдение над природой, поэтому они получились такими сильными, звучными и полными чувства.