– Так ведь у вас работа такая, не бей лежачего.
– Ха-ха-ха, – а ты остряк. Как тебя зовут?
– Женя.
– Так вот, Женя, ты лучше нам посочувствуй, ведь если сумасшедшим что-нибудь придёт в голову, у них силы удесятеряются и с ними даже тренированным людям не сладить. У нас ‘такие случаи бывают, рассказать – не поверишь.
– Расскажи, поверю.
– Хорошо, дорогой, к концу дня мы заедем к тебе с бутылочкой. Или ты спирт предпочитаешь? У нас ведь чистый, медицинский.
– Да, я не знаю…
– Ну, хорошо, жди нас часов в семь.
– Ну и ну, – подумал я, не зная, что делать: то ли накрывать на стол, то ли подавать в суд. А может сначала выпить, а уже потом в суд.
Я лёг на диван и задумался…
Проснулся я через несколько часов и, ничего не решив, вышел на улицу. На лавочке у подъезда сидела баба Настя.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
– Нормально, – ответил я, с трудом удержавшись, чтобы не добавить «старая карга».
– Да, здорово они тебя отделали, но ты на этом можешь хорошо заработать.
– Я своим здоровьем не торгую.
– Ну и зря. Мой бы Сашка их так просто не отпустил. Мы бы с них тыщ десять сорвали.
– С этих бы не сорвали.
– Почему?
– Потому что они из КГБ, они только маскировались под скорую помощь, знаете как в сталинские времена.
– Что же ты такого сделал? – насторожилась баба Настя.
– Я ничего не делал, это они за Сашкой приезжали, они и меня первым делом спросили, не я ли Александр Иванович?
– А что им от него надо? – спросила баба Настя, которая слышала этот вопрос.
– Говорят, он в магазине выражал недовольство политикой партии в области цен на спиртное.
– Это он по пьяному делу, кто ж это всерьёз принимает?
– Вот вы им и объясните, когда приедут.
– А что, они собираются приехать?
– Да вот они, – кивнул я на подъехавшую раньше времени машину. «Скорая» остановилась и из неё вышли два санитара. Один из них шёл с палочкой и сильно прихрамывал.
Баба Настя с необычным для её лет проворством побежала к себе, растолкала сына, велела ему быстро одеться, спуститься по балконам на улицу и ехать в деревню. Саша, не проспавшись и не опохмелившись, понял только, что ему надо от кого-то бежать и, наскоро одевшись, вышел на балкон. Санитары между тем подошли ко мне.
– Привет, жертва ошибки. Ты прекрасно выглядишь для больного, на тебе пахать можно, пойдём, отметим знакомство. Они взяли меня под руки и не торопясь повели наверх, развлекая по дороге историями из своей практики. Около самых дверей нас остановил крик, раздававшийся с улицы:
– Помогите, спасите, врача!
Санитары переглянулись и, не сговариваясь, побежали вниз. При этом укушенный забыл и про боль в ноге и про палку. Я медленно пошёл за ними. Меня обогнала баба Настя, которая первая оказалась около своего сына. Она размахивала своей клюкой и, не подпуская санитаров, истошно голосила:
– Не дам, Сашка ничего не делал. Это вам не тридцать седьмой год, чтобы без суда и следствия. Вы должны ордер на арест показать. Товарищи, помогите, невинного человека с балкона сбросили, а теперь в тюрьму забрать хотят.
– Что ты мелешь, старая. Мы из «Скорой», – сказал один из санитаров.
– Знаю я вашу «Скорую», вы уже одного чуть на тот свет не отправили, теперь за другим приехали. Вас все видели, все засвидетельствуют, что вы тут творите!
– Как же, засвидетельствуют, – злорадно подумал я и посмотрел на окна своего дома. Как и накануне соседи с интересом наблюдали за происходящим, но вызывать милицию никто не торопился. Только хозяин клумбы, в которую упал Саша, высунулся из окна и сказал:
– Правильно вы его взять хотите, товарищи. По нему уже давно тюрьма плачет, он не первый раз мои цветы ломает. Его надо изолировать.
– Тебя самого надо изолировать, мичуринец, – закричала баба Настя.
***
К врачу я пошёл через неделю.
– Что, уже выздоровел? – спросил Марков.
– Да.
– Это санитары тебя уговорили на работу выйти?
– Виктор Николаевич, из-за этого случая им выговор вкатили, премии лишили и в должности понизили.
– А ты у них прощения попроси.
– Они тут не при чём, просто мне дома сидеть надоело.
– Ладно, если ты так хочешь, я тебя выпишу, а друзьям твоим из психоперевозки скажу, что не зря они за тобой приезжали. У тебя действительно с головой не всё в порядке. На Наполеона, ты, конечно, не потянешь, но если тебе отрезать ухо, то за Ван Гога сойдёшь.
***
Произошло это очень давно, но слова врача до сих пор беспокоят меня, и иногда я думаю: «А действительно, всё ли у меня в порядке с головой». После этого я обычно смотрю в зеркало и, убедившись, что оба уха на месте, успокаиваюсь. Конечно, с моей головой всё в порядке. Не хватает только треуголки, мундира и эполет.
Прекрасный возраст
(Советский Союз, Москва – Новосибирск, 1970е годы)
Моя мама не жаловала своего младшего брата. Она часто повторяла, что терпеть его можно было только в детстве, да и то лишь потому, что он хорошо ел и много спал. Потом он вырос и стал несносным мальчишкой, достоинствами которого оставались крепкий сон и хороший аппетит. Затем он поступил в институт, поселился в общежитии, стал намного меньше спать и значительно больше пить. О его похождениях я узнавал лишь из обрывков случайно услышанных разговоров и, когда дядя впервые появился у нас дома, я начал с интересом его рассматривать.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Пять, – ответил я.
– Какой прекрасный возраст, – сказал он.
– Что же в нём прекрасного? – подумал я, – мне приходится выполнять любое требование родителей. Я должен есть кашу с молоком, которую терпеть не могу и идти в койку, когда у меня сна ни в одном глазу. Только я один в нашей семье всё и должен, а остальные её члены лишь развлекаются. Отправив меня спать, они вместе с гостями усаживаются вокруг стола и начинают пировать, но в их меню не входит ни каша, ни молоко. Немудрено, что у них развязываются языки, и они обсуждают вещи, которые явно не предназначены для моих ушей. На прошлой неделе, например, они говорили о чём-то очень интересном. Я напрягался изо всех сил, но разобрать ничего не мог. От обиды я заплакал и потребовал, чтобы меня посадили за общий стол, а оказавшись рядом со взрослыми, сказал, что хочу есть. Обычно, чтобы накормить меня, мама прибегала к крайним мерам. Она зажимала мне нос и, когда я открывал рот для вдоха, всовывала в меня кашу с молоком. Потом, правда, я это выплёвывал, но в тот вечер, для того чтобы послушать разговоры гостей, я глотал всё подряд. За своё любопытство я заплатил жестокой болью в животе и трёхлитровой клизмой, но мои мучения были вознаграждены и я узнал много нового.
Примерно такие мысли бродили в моей маленькой голове, однако выразить их словами я не мог. Дядя, однако, почувствовал, что я с ним не согласен и сказал:
– Ты просто ещё не понимаешь, у тебя действительно прекрасный возраст. Живи и радуйся.
– Не хочу радоваться, – возразил я, – хочу как ты, жить в общаге и ходить по блядям.
Он захохотал, хлопнул меня по плечу и сказал, – не спеши, всё у тебя будет.
Я поверил ему и стал ждать, но время тянулось ужасно медленно и в моей жизни не происходило никаких достойных внимания событий. Родители продолжали воспитывать меня в строгости и аскетизме. Дядя же, по контрасту, жил полной жизнью. Он окончил институт, устроился в какую-то наладочную контору и очень часто ездил в командировки. Однажды в Новосибирске он подрался и попал за решётку. Сам он утверждал, что защищал девушку, к которой приставал какой-то хулиган, но, поскольку пострадавшим оказался сын мэра, суд признал дядю виновным и несколько лет я его не видел. Потом он женился и осел в Новосибирске. Встречались мы с ним редко, но каждый раз я с удовольствием слушал его рассказы. Они нравились мне ещё и потому, что сам я рос тихим и послушным и всегда завидовал его лихости.
Иногда он спрашивал, сколько мне лет, и вне зависимости от ответа, говорил, что это прекрасный возраст. Я же энергично ему возражал. У нас это стало своего рода игрой.