– Турки все вы, граждане, турки, – Егор почесал затылок. – И на фига Райке после восьми выкидышей нужен был этот пацан? Не понимаю…
Жена подняла на него удивлённый взгляд.
– Откуда ты знаешь? Я тебе про это не говорила.
– При чём тут ты? Анатоль проболтался… – глядя на разбросанную одежду, коробки с бытовой химией, пакеты с приготовленными памперсами, пляжный надувной матрас, зонтик от солнца, ласты и прочее, Егор выглядел беспомощным. – Бедная Настя, – Иванов примерил маску для подводного плавания. Девочка безрадостно пожала плечами. Иметь братика ей почему-то расхотелось, зато запоздало появилось желание почистить обувь губкой, пропитанной кремом, взятой в специально отведённой для этого коробочке. От бессилия Настя приникла к Кате.
– Пошли! Наша комната наверху, – Вера потянула её за руку. Настя подчинилась, подумав, что при случае можно будет уткнуться в плечо и подруге. Девчонок всегда соединяло нечто большее, чем обыкновенные добрососедские отношения.
8
Когда Анатолию сообщили в тот день про дочь, ему стало дурно:
– Как это – чика? У меня должен быть парень, чико, понимаешь? Чи-ко… Ухов орал на нянечку, улыбающуюся в ответ. Что-то объяснив счастливому отцу длинной фразой, в которой стояли и «чико», и «чика», и снова «чико», она пригласила Анатолия войти в палату к роженице. Раиса к этому времени уже вытирала лицо гигиенической салфеткой, а ребёнок лежал в розовых штанишках и маечке, предоставленных клиникой.
– Раиса, это шо? – мужчина посмотрел на сморщенное красное личико и сморщился сам. – Обещали парня, а это шо?
– Ты что – дебил? – женщина в выражениях не стеснялась. – Откуда я знаю, что там внутри сидело? Что получилось, то и получилось…
– Надо было в Южном рожать, – сказал Ухов, продолжая глядеть на дочь с неприязнью.
– Точно спятил. Да в твоём Южном нас уверяли, что будет сын. И что?
– И шо?
– И вот! Родилась Мари.
– Мари? Мари Антуанетт? – взгляд папаши завис, голова повернулась к жене. – Как королева? – Уховы давно полюбили историю про красивую, властную, гордую француженку. В подтверждение Раиса широко улыбнулась. Даже после родов она была обворожительна и вызывала у мужа нестерпимое желание. – А шо? Ничё. Мари, – Анатолий задумчиво произнёс имя и кивнул: – Ладно, пусть будет дочь. – Он наконец-то ласково улыбнулся наряженному комочку и заагукал. Девочка, признав голос родителя, накуксилась. Раиса шикнула на мужа и сделала нянечке знак выпроводить его.
Вечером, сидя на пляже с бутылкой водки, Анатолий и Егор обсуждали, где и как будут крестить девочку.
– В Красном соборе не надо. Только в Екатерининском.
– Остынь. В Свято-Троицком окрестим. Я там Веру крестил, когда переехали в Южный. Батюшка там – мужик что надо.
– А шо не раньше?
– Раньше… Раньше не могли. У нас тогда как пошла чёрная полоса – не передать: моя сестра с мужем погибли, родители больные, Вере годик, а мы с Катей в столице. Пока узнали про беду, пока до Тюмени долетели, пока документы на удочерение подали… Замотались совсем. Потом переезд сюда, и тоже не легче – девочка от непривычного климата заболела гнойной ангиной. Кто-то сказал, что ребёнка нужно покрестить. А как крестить? Вера по отцу Голдберг, а я Иванов. Хорошо, что батюшка Кирилл всё объяснил.
Впервые услышав эту историю, Ухов словно протрезвел:
– Не понял… Так Вера – не ваша дочь?
– Как это не наша? Наша.
– А ты сказал…
Егор, опомнившись, оглянулся. На пляже неподалёку играли в футбол разогретые алкоголем африканцы, плевавшие на то, что мяч еле видно. Им до откровений русского мужика не было никакого дела, но Иванов шикнул:
– Да мало ли что я сказал? Своих нет и уже не будет. Так что Катя Вере мать, каких мало бывает. А мне она никакая не племянница, а тоже дочь. Понял?
Ухов угукнул и стал засыпать себя песком; несмотря на сгустившиеся сумерки, они сидели на пляже в одних плавках. Песок был ещё теплый. Анатолий грёб его широко, засыпая ноги полностью. Егор набирал в руку и выпускал тонкой струйкой, тупо глядя на неё.
– Ну ладно. Если ты знаешь где лучше, туда и пойдём, – вернулся Анатолий к началу разговора.
– Ты про что?
– Про крестины, дядя! Будешь у Мари крёстным отцом.
– Буду, – пообещал Егор. И ни один из них не вспомнил, что когда-то именно от этого зарекался.
Через три дня после родов Раиса вернулась с малышкой домой. Прикрепив поверх ползунков огромную булавку от сглаза, она сторожила колыбельку, как апостол Пётр ворота рая. Насте только раз дали посмотреть на сестру, после чего мать настрого запретила даже приближаться к их с ребёнком комнате. Старшую дочь Уховы полностью повесили на соседей. Ивановы были конечно же не против, но, глядя, как Раиса и Анатолий кружат возле народившейся девочки, Егор то и дело жалел Настю. Чтобы не слушать недовольный голос Раисы и отговорки Анатолия, Катя с девочками на целый день уходили на пляж. Там они натягивали палатку, перекусывали чем-то, взятым с собой в переносном холодильнике. Там же высыпались, отдыхая от плача малышки. Егор так долго на жаре не выдерживал – возвращался домой. Если он хотел спать, мог уснуть даже под топот слонов, не то что под плач ребёнка. После сиесты Иванов снова шёл на берег к своим, и уже вечером все вместе возвращались.
Анатолий за месяц на пляже был не более пяти раз: у Раисы вечно находились для него поручения. От искусственного питания у малышки появился сначала понос, потом сильная, до рвоты, отрыжка. Слава богу пятая по счёту смесь оказалась более-менее приемлемой. Мари с удовольствием высасывала за раз сто граммов вместо восьмидесяти положенных и уже через два часа снова требовала есть.
– Да уж, твоя дочь, сразу видно, – ворчала мать, укачивая девочку в колыбельке размахами, похожими на волны в десять баллов, – кроме как пожрать и покакать, ничего ей не интересно.
Раиса то и дело жаловалась Анатолию на усталость и недостаток сна.
– А какого… тогда ты её рожала? – однажды не вытерпел Ухов и тут же пожалел: жена на полдня залилась слезами, обвиняя его в чёрствости и нелюбви к детям. – Да пошла ты! – не выдержал мужчина подобной послеродовой депрессии, граничащей с психозом. Уйдя из дома, он где-то в одиночестве напился, а вечером плакал на террасе, жалуясь Егору: – Достали бабы! Не могу с ними сладить…
– То ли ещё будет, – задумчиво пообещал Иванов, оглянувшись; за вторую дочь Раиса вытребовала у мужа бриллиантовый солитер.
Глядя на соседей, Иванов иногда думал, могут ли принесённые им с рынка продукты, купленные к празднику спиртное и десерт, цветы на дни рождения быть проявлением его чувств к жене и дочери? Где и как одевались его женщины, Егор понятия не имел. Вера цепляла на себя что-то модное, типа легинсов с длинными рубашками мужского кроя, и непременно бижу. Катя одевалась чаще в спортивном стиле и не носила украшений. На парикмахерские и косметические салоны жена и дочь, безусловно, деньги тратили, не ходить же заросшими, но ногти лаком мазали себе точно сами. Катя, приближаясь к сорокалетию, стала стричь волосы коротко и с вихрастой чёлкой. Такая прическа её молодила, а очки, надетые ещё в девяностых, наоборот, придавали солидности. У Веры были шикарные длинные волосы, но распускала она их редко. Когда однажды, во время ланча на террасе, Раиса заявила, что по приезде в Южный ей срочно нужно к персональному дизайнеру, Иванов так и не вспомнил, есть ли такой специалист в распоряжении его жены.
За весь отпуск Егор потратился только на продукты да на две поездки: в испанский Фигерас и во французский Каркассон. В музее Сальвадора Дали он откровенно зевал, а вот замок королевы-матери Людовика IX ему понравился. Особенно запомнились рассказы гида о мистических сказаниях, связанных с крепостью вокруг замка. Прохаживаясь по тихим узким улочкам цитадели, её мосту через Од, по площадям, трудно было представить, что когда-то тут шумел люд, распевали трубадуры и жизнь била ключом. Егор рассматривал постройки эпохи римлян, задирал голову, разглядывая остроконечные колпачки башен, стучал по толстенным камням стен и думал, как несправедлива природа, если вся эта архитектура служит истории, а его жизнь, отмерянная несколькими десятками лет, уже через поколение уйдет в забвение. Ему вдруг стало жаль себя. Особенно в связи с тем, что деньги, отложенные на казино, всё ещё оставались не потрачены.