Подгулявший батрак ударил по запряженным лошадям, гоня их с пустою телегою прочь. Самуйлик кинулся их останавливать, а косари в суматохе
совершенно отбили Харько, распутали ему руки и выпустили.
— Отдайте мою невесту! — сказал тогда бешено Левенчук, став перед слугами Панчуковского. Это уже был не прежний хуторский пастух. Степи
изменили его. Абдулка, повар и Самуйлик остались одни против остальных.
— Нет у нас никакой девки!
— Врешь, есть! она наверху у барина вашего живет! — кричал Левенчук.
— Отдавай, а то силой возьмем! — гудели косари.
— Вот что выкусите! — ответил Абдулка, показывая кукиш, и пошел с товарищами к барскому двору, очевидно, потеряв надежду овладеть обидчиком
закадычного приятеля, Антропки.
Левенчук; утирая кровь с виска, сел на крыльцо шинка.
— Дайте, братцы, хоть трубки покурить, коли с нами так поступают. Собаки и те лучше нас стали жить на свете!
Приятель его, батрак, с форсом подал ему трубку, сел возле него и обнял его, заливаясь слезами.
Толпа между тем шумела: «Как! Быть не может! Так этого самого невесту? И им спускать? Не заступиться за него? Где же тому конец будет?»
— Пойди, братику,— сказал Харько батраку, откашливаясь и харкая кровью,— пойди, хоть осьмушку вынеси! Все печенки, ироды, отшибли! Ишь ты,
кровь пошла...
Косари орали более и более.
Полковник между тем, уйдя от Левенчука, подбежал к окну в кабинете и долго следил из-за занавесок, пока непрошеный гость вышел за ворота.
«Воротить его? Отдать ему разве Оксану?» — подумал он, но, почитав с полчаса газеты, успокоился, оставил дело так и пошел наверх к Оксане.
Оксана сидела в своей каморке, вышивая какую-то рубаху. Домаха сидела на полу возле нее, тоже что-то штопая.
— Оксана! хочешь домой? — спросил полковник.
Она не подняла глаз.
— Что, если бы за тобою пришли, бросила бы ты меня? Неужели бросила бы? — спросил полковник.
Оксана встала, сложила шитье и поклонилась в ноги Панчуковскому.
— Пане! пустите меня, заставьте вечно за себя бога молить!..
В исхудалом, нежном и кротком лице ее кровинки не было.
Панчуковский хотел что-то сказать и затих. С надворья раздался страшный гул голосов, и одно из окон в мезонине зазвенело.
— Береги ее! — успел только сказать Панчуковский Домахе и выбежал на балкон.
Едва Панчуковский вошел туда, как увидел, что перед запертыми уже на замок его воротами стоит куча народу, а Абдулка, Самуйлик и конторщик
бранятся сквозь затворы.
День между тем, как часто бывает на юге, нежданно изменился. Вместо жгучего, острого суховея, доносившего с утра под узорчатые жалюзи комнат
сухой и волнистый шелест горящих в зное нив, небо стемнело, облака неслись густою грядой и накрапывал дождь.
— Что это? — громко спросил своих людей Панчуковский, склонясь через перила балкона.
— Косари взбунтовались,— робко ответил конторщик,— не хотят по полтиннику брать, требуют по два рубля.
— Ну, так гоните их взашей!
— Мы стали их гнать, а они в контору ворвались, стекла перебили, мы едва успели ворота запереть — все распьяно...
— Ваше благородие! — смело крикнул кто-то из толпы,— отдай девку! а то плохо тебе будет!
Взглянул полковник: вся толпа в шапках стоит.