Я прищуриваюсь. Кенджи смеется.
– Слушай, ты отлично ладишь с людьми, ты умеешь говорить, но на этом посту всегда будет море бумажек – и тонны дерьма. Много притворства, подхалимства. Ну, вот чем мы сейчас заняты? Стараемся не допустить войны, верно? Хотим взять власть, не спровоцировав полной анархии? Пытаемся не ввязаться в войну вот прямо сейчас, согласна?
Я не сразу отвечаю, и он легонько толкает меня в плечо.
– Ты согласна? – повторяет он. – Разве не это наша цель – всеми силами удерживать мир, попробовать дипломатические подходы, прежде чем все взорвется к чертям?
– Да-да, – поспешно соглашаюсь я. – Конечно, предотвратить войну, избегать случайных жертв, играть по правилам…
– Ну, вот и ладно, – Кенджи снова отворачивается. – Нужно держаться, Джей. Если ты начнешь распускаться, Оздоровление тебя живьем сожрет. Этого они и хотят – наверное, даже ждут, когда ты начнешь сама себя грызть. Не дай им этого увидеть, не показывай слабины.
Я внимательно смотрю на него, вдруг очень испугавшись. Он обнимает меня за плечи.
– Нельзя психовать из-за ерунды вроде отчетов. На тебя сейчас смотрят и ждут, что будет. Мы либо начнем войну с другими секторами – да со всем миром! – либо хладнокровно вступим в переговоры. Ты должна быть непрошибаемой. Спокойной, как камень.
Я не знаю, что ему ответить. Кенджи прав. Происходящее настолько превосходит мое понимание, что я даже не знаю, с чего начинать. Я школу не закончила, а тут от меня требуют показывать знание международных отношений на уровне взрослого образованного человека!
Уорнера специально готовили к этой роли. Все, что он делает, чем живет и дышит…
Из него растили будущего лидера.
А я?!
Во что я ввязалась, черт побери?
Кем я себя возомнила, чтобы управлять континентом? Как я позволила себе поверить, что врожденная сверхъестественная способность убивать простым прикосновением автоматически даст мне исчерпывающее понимание политической науки?
Я с силой сжимаю кулаки, и —
боль, новая боль,
когда ногти впиваются глубоко в ладонь.
Интересно, как я представляла себе управление миром? Неужели я действительно полагала это простым делом? Надеялась, что смогу контролировать изменения общественного строя из спальни моего бойфренда?
Я только начинаю осознавать масштабы этой тончайшей паутины из людей, постов и власти. Я сказала, что готова к такой задаче – я, семнадцатилетнее ничтожество с микроскопическим жизненным опытом! И теперь, в одночасье, обязана соответствовать, хотя понятия не имею, что делаю.
А если я не удержу в своих руках тысячи этих ниточек-отношений? Если я не стану притворяться, покажу, что у меня лишь отдаленное представление о том, как править континентом? Остальной мир уничтожит меня в мгновение ока.
Иногда мне уже не верится, что я выберусь живой из этой заварухи.
Уорнер
– Как Джеймс?
Я первый нарушаю молчание. Странное ощущение. Новое для меня.
Кент кивает в ответ, глядя на свои стиснутые пальцы. Мы на крыше, вокруг бетон и холод. Сюда я иногда выхожу побыть в одиночестве. Отсюда сектор видно как на ладони: океан вдали, гражданские, как игрушечные солдатики, ходят туда-сюда. Солнце медленно, лениво выглянуло наконец в середине дня.
– Хорошо, – отвечает Кент напряженным голосом. На нем только футболка, но обжигающий холод ему словно и не мешает. – Можно сказать, образцово. Он молодец, хорошо держится.
Я киваю. Кент поднимает глаза, и у него вырывается короткий нервный смех. Он отводит взгляд.
– Ну, не сумасшествие? – говорит он. – Может, мы оба рехнулись?
Мы умолкаем на минуту. Ветер свистит громче, чем раньше.
– Не знаю, – отвечаю я наконец.
Кент ударяет кулаком по колену и шумно сопит.
– Знаешь, я тебе этого не говорил, – начинает он, глядя куда-то мимо меня. – В ту ночь… Я хочу, чтобы ты знал – для меня многое значит то, что ты тогда сказал.
Я, прищурившись, смотрю вдаль.
Сложно извиняться за попытку кого-то убить, но я попробовал. Я сказал, что понимаю Кента – его боль, гнев, его поступки, – и добавил, что, несмотря на давление нашего папаши, он вырос гораздо лучшим человеком, чем я.
– Я говорил искренне, – отзываюсь я.
Кент постукивает по губам сжатым кулаком. Кашлянув, он хрипло говорит:
– Мне жаль. Все пошло наперекосяк, буквально все. Такой бардак…
– Да, – соглашаюсь я.
– И что нам теперь делать? – он наконец поворачивает ко мне голову, но я не готов посмотреть ему в глаза. – Как… исправлять? Мы сможем это исправить? Не слишком ли все далеко зашло?
Я провожу рукой по ежику на голове.
– Не знаю, – очень тихо отвечаю я. – Но мне бы хотелось.
– Да?
Я киваю. Кент, сидя рядом, кивает несколько раз.
– Я еще не готов сказать Джеймсу…
– Да? – удивляюсь я.
– Не из-за тебя, – быстро говорит он. – Я не о тебе волнуюсь. Просто, чтобы объяснить, придется лезть в дебри. Я не знаю, как сказать Джеймсу, что его отец был чудовищем… Я вообще считаю, ему не нужно об этом знать.
Я поворачиваюсь к Кенту:
– Джеймс не знает? Ничего?!
Кент качает головой.
– Он был совсем мал, когда умерла наша мама, и я всегда старался держать его подальше, когда рядом обретался отец. Я ему сказал, что родители погибли в авиакатастрофе.
– Впечатляет, – слышу я свой голос. – Весьма великодушно с твоей стороны.
Кент продолжает треснувшим голосом:
– Господи, ну почему я так расстроен его смертью? Почему мне не все равно?
– Та же проблема, – качаю я головой.
– Да?!
Киваю. Кент прячет лицо в ладони.
– Он все так испортил…
Кент дважды всхлипывает – две резкие попытки сдержать эмоции. И все равно я завидую его природной открытости. Вытащив носовой платок из внутреннего кармана куртки, протягиваю его Кенту.
– Спасибо, – с трудом говорит он.
Я снова киваю.
– А… что с твоими волосами?
Я настолько не ожидал этого вопроса, что едва не вздрогнул. Я думаю рассказать Кенту все от начала до конца, но мне не хочется, чтобы он спрашивал, зачем я вообще подпустил Кенджи к своим волосам, и тогда мне придется объяснять, что Джульетта очень просила подружиться с этим идиотом. По-моему, о ней нам пока говорить не стоит. Поэтому я коротко отвечаю:
– Маленькая неприятность.
Кент приподнимает брови и смеется:
– Понятно.
Я с удивлением смотрю на него.
– Все нормально, кстати, – говорит он.
– Ты о чем?
Кент уже сидит прямее, подставив лицо солнцу. Я впервые замечаю в нем черты моего отца – и мои.
– О вас с Джульеттой, – отвечает Кент.
Я застываю на месте.
Он смотрит на меня:
– Да правда же, все нормально.
– Не уверен, что мне было бы нормально, окажись я на твоем месте, – вырывается у меня.
Кент улыбается, но улыбка выходит печальной.
– Ближе к концу я вел себя с ней отвратительно, – признается он. – Ну и получил, что заслужил. Но дело не в ней… – он смотрит на меня краешком глаза. – Я уже давно был на грани. Я был несчастен и жил в огромном стрессе… – он пожимает плечами и отворачивается. – А открытие, что ты мой брат, едва меня не доконало.
Ошеломленно моргаю.
– Да, – смеется Кент, качая головой. – Теперь это кажется глупостью, но тогда… Я, видишь ли, считал тебя социопатом и боялся, что, узнав о нашем родстве, ты попытаешься меня прикончить.
Он нерешительно поглядывает на меня. Ждет. С некоторым запозданием я понимаю, опять-таки с удивлением, что Кент ждет от меня возражений.
Но я вполне понимаю его опасения.
– Ну, я же попытался один раз тебя убить.
Глаза Кента округляются:
– Вот об этом говорить еще рано. Это пока не смешно.
Отвожу взгляд.
– Я и не пытаюсь острить.
Чувствую на себе взгляд Кента – изучающий, пытливый. Наверное, гадает о скрытом смысле моих слов. Или прикидывает, что я за птица. Или то и другое сразу, не знаю. Мне трудно угадать, о чем он думает. Надо же, обладать уникальной способностью считывать чужие эмоции – но только не у Кента! Рядом с ним я чувствую себя не в своей тарелке – будто я вдруг ослеп.
Наконец он вздыхает.
Я словно случайно прошел какое-то испытание.