При этом Аристотеля можно считать основателем номиналистского представления о деньгах, ведь именно им было высказано предположение, что ценность денег связана не с внутреннею их ценностью, но с тем отношением, которое сформировано о них у людей: «Иногда, впрочем, деньги кажутся людям пустым звуком и вещью вполне условной, по существу ничем, так как стоит лишь тем, кто пользуется деньгами, переменить отношение к ним, и деньги потеряют всякое достоинство, не будут иметь никакой ценности в житейском обиходе, а человек, обладающий даже большими деньгами, часто не в состоянии будет достать себе необходимую пищу; такого рода богатство может оказаться прямо-таки не имеющим никакого смысла, и человек, обладающий им в преизобилии, может умереть голодной смертью, подобно тому легендарному Мидасу119, у которого вследствие ненасытности его желаний все предлагавшиеся ему яства превращались в золото»120.
Но что же такое тогда деньги? Прямо Аристотель не ответил на этот вопрос. Но косвенно, основываясь на тезисах его трактата «Политика», можно предположить, что мыслитель считал деньги символом, знаком того товара, в счёт которого деньги передаются. От такого понимания денег и происходит название теории номинализма: nomen по-латыни – это «имя». Деньги – всего лишь «имя», символ другого товара. Когда пахарь продаёт выращенное им зерно в надежде купить одежду, и получает за зерно деньги, деньги фактически выражают собою будущую одежду, которую он планирует купить, но сами по себе не имеют самостоятельной ценности. Именно такова логика рассуждений Аристотеля и его многочисленных последователей на протяжении веков.
Можно было бы представить некую идеальную систему (например, компьютерную), в которой были бы зарегистрированы все продавцы и покупатели, существующие на рынке, и где при передаче товара от лица А лицу Б продавцу начислялось бы определённое число баллов со счёта покупателя, которые он мог бы передавать при последующих покупках. Такой балл, лишённый материальности, не имеющий самостоятельной ценности в отрыве от обмена, вероятно и должен был бы выражать представление об идеальных деньгах, существующее у номиналистов. Единственная ценность денег в таком случае – только служить средством обмена: ценность вещи, олицетворяющей деньги, оказывается целиком оторвана от ценности «чистых денег».
Правда, у последовательного и внимательного читателя возникнет в этом случае естественный вопрос: откуда у первого покупателя в системе появятся первые баллы для обмена? Источник возникновения «чистых денег» останется неясным.
Второй вопрос, возникающий в этой связи, – баллы не должны менять ценность во времени. Если в момент приобретения баллов за мужской костюм нужно было отдать три пары мужской обуви, то такое соотношение должно быть постоянным, ведь, следуя логике номиналистов, продавец обуви приобрёл не баллы, а символы на покупку костюма уже в момент продажи своей обуви. Таким образом, временная стоимость денег отвергается.
Впрочем, к этим вопросам мы вернёмся позже. Сейчас же продолжим следовать логике номиналистов, невзирая на очевидные натяжки и ошибки в ней.
В этой логике ростовщик оказывается по сути своей обманщиком или мошенником: он предлагает увеличить количество денег – даёт только сумму долга, а просит вернуть её с процентами, – тогда как количество товаров вследствие дачи денег в долг не увеличивается (хотя эта логика справедлива только для потребительского финансирования и не соблюдается, если говорить об инвестиционном кредитовании, однако последнее вряд ли имело сколь-нибудь широкое распространение до эпохи капитализма, в том числе при жизни Аристотеля). Именно поэтому Аристотель называет ростовщичество противоестественным, «заслуживающим ненависти» занятием.
Не сложно заметить, что номиналистская теория денег, позволяющая обосновать запрет ростовщичества, существующий во всех авраамических религиях: в христианстве, в исламе и в иудаизме121, – была охотно воспринята в средневековую, докапиталистическую эпоху Церковью. Особенно явно эта тенденция прослеживалась в католичестве, которое в эпоху схоластики активно реципировало (включило) античную философию, прежде всего, аристотелизм, в свою догматику. Так, Фома Аквинский122 довольно подробно остановился на изучении природы денег. Исследователь его учения (томизма) Татьяна Стецюра отмечает: «Хрематистика, или искусство наживать состояние, нацеленный на безграничное умножение денег, развился из товарного обмена, то есть из использования вещей не по их прямому назначению «не ради обмена делается обувь. Но [ради] обувания. Так же обстоит со всеми другими вещами, находящимися во владении», – утверждал Альберт Великий в комментариях к «Политике». Сходным образом рассуждал и Фома. По его словам, стремление к денежной прибыли «по справедливости должно быть презираемо», ибо оно направлено лишь на то, «чего требует вожделение».
Будучи введены в обиход по общему соглашению, а в сущности являясь «ничем», деньги само по себе не способны восполнить природные потребности людей, поэтому «часто может случиться так, что тот, кто имеет деньги в избытке, будет нуждаться в пище»123.
Так, Фома Аквинский выделял мерой ценности вещей человеческие потребности, которые ими удовлетворяются. Поскольку деньги сами по себе не способны удовлетворить потребностей, то они являются не товаром, не вещью, а «условной мерой»124. По сути дела, Фома Аквинский, в учении которого были объединены с одной стороны Священное Предание Отцов Церкви, а с другой стороны – наследие древнегреческой философии (прежде всего, конечно, Аристотеля, а также и Платона), завершил формирование представления о деньгах, как об условной мере измерения потребностей.
Кратко резюмируем содержание номиналистского подхода: деньги лишь опосредуют товарный обмен; их появление самое по себе не влияет на создание ценности. Из такого учения можно сделать важные практические выводы: во-первых, не имеет значения, кто выпускает деньги; во-вторых, не имеют значения их количество и стоимость одной единицы – они будут отображать лишь изменение в количестве реальных товаров, находящихся в обращении.
Однако такой подход содержит в себе неразрешимое противоречие. Согласитесь, ключевая особенность денег – их участие в товарно-обменных операциях: «Деньги, это великое колесо обращения, это великое орудие обмена и торговли»125. Без этого свойства – возможности выступать универсальным обменным эквивалентом («предметом типового обязательства»126, как это их свойство определяет фон Мизес) – деньги утрачивают свою полезность для участников оборота: это главное, для чего они предназначены, главное, для чего их используют. Иными словами, люди соглашаются отдавать товары взамен на деньги. При этом, отказываясь от какого-то товара взамен на денежную компенсацию, участник товарно-денежных отношений лишает себя возможности пользоваться положительными свойствами отчуждаемого товара, то есть удовлетворять потребности, для удовлетворения которых такой товар предназначен. «Денежное требование может вновь и вновь передаваться, обслуживая бесконечное число актов косвенного обмена без того, чтобы лицо, которое должно погасить его, было вынуждено сделать это»127. Можно ли предположить, что такая операция могла бы совершаться, если бы продавец не получал адекватного вознаграждения? Иначе, можно ли предположить, что кто-либо согласился бы получить взамен на товар деньги, если бы деньги не обладали внутренней, присущей им ценностью? Вероятно, такие операции могли бы иметь случайное место или существовать в идеальном мире, где царит всеобщая любовь и отсутствует экономический расчёт, но вряд ли это применимо к реальному земному миру, где для подавляющего большинства экономических агентов, действующих рационально, совершение подобных операций было бы неприемлемым. Эта цепочка рассуждений позволяет выдвинуть предположение, что деньги самые по себе являются товаром.