Мы видим, что деньги с одной стороны возникли в результате косвенного обмена, когда одни товары (серебро и золото) за счёт своих физико-химических свойств (возможность длительного хранения без ухудшения потребительских свойств, редкость, высокая делимость, высокая плотность и, следовательно, компактность) стали чаще всего использоваться как товар-посредник для всеобщего обмена, а с другой стороны при наличии государственной воли, когда государь узаконил это средство платежа на подвластной ему территории, сделал средство платежа всеобщим и обязательным для приёма по нарицательной стоимости среди своих подданных. Следовательно, сошлись естественный, рыночный отбор наиболее подходящего товара с одной стороны (собственно, эволюция косвенного обмена) и властная воля с другой стороны.
Властная воля, ставшая одною из причин появления денег, была и до сегодняшнего дня остаётся не беспристрастным участником денежных отношений. Участие политической власти, казны, в появлении денежного обращения было вполне осознанным и целенаправленным. Государство получило возможность взимания дополнительного налога с оборота – инфляционного, дополнительный источник финансирования своих затрат. Кроме того, появился дополнительный инструмент влияния на торговые отношения за счёт стимулирования либо сбережений, либо наоборот – потребления.
На протяжении XVIII – XX веков это породило две основных теории происхождения и природы денег, которые основывались каждая на выделении значимости одного из двух этих обстоятельств: теории косвенного обмена, среди сторонников которой, как уже было отмечено, был и Адам Смит, и теории номинализма, основоположником которой считается английский политический эконом XVIII века Джордж Беркли, однако наибольший вклад в развитие которой внёс немецкий экономист Георг Кнапп.
Теория номинализма исходила из того, что деньги возникли в результате директивной воли государства, которое «приказало» считать их деньгами, безотносительно их реальной стоимости. Такое представление о деньгах было характерно для русской экономической науки и представлено, например, в труде первого русского политического эконома Ивана Посошкова «Книге о скудости и богатстве» (1724), в которой автор прямо указывает, что русские придерживаются в этом вопросе противоположного европейцам мнения: «Мы не иноземцы, не меди цену исчисляем, но имя царя своего величаем, того ради мы не вес в них [монетах] числим, но исчисляем начертание на ней. И по сему разумей, еже у нас не вес имеет силу, но царская воля»62. Аналогичное восприятие денег как чего-то, искусственно вводимого в товарный оборот государством, присутствует в рассуждениях, например, Михаила Сперанского63 – составителя Свода законов Российской Империи: «Деньги (монета) в собственном смысле имеют двоякое достоинство: внутреннее, как товар, и внешнее, как условленный правительством замен всех натуральных податей и сборов»64. При этом Михаил Михайлович верно обращает внимание, что по сути своей ассигнации есть ни что иное как намерение зачесть вперёд будущие налоговые поступления: «Ассигнации действительно ассигнуют только зачёт податей, и выпуск их есть не что иное, как мена податей ещё не поступивших, но поступить имеющих, на произведения труда, потребные правительству, мена весьма полезная и часто весьма нужная, но мена, ничего не прибавляющая к составу ни казённого, ни частного дохода»65. К этому чрезвычайно важному выводу Сперанского мы ещё вернёмся.
Этот же подход характерен для лорда Кейнса, который писал: «Деньги представляют не что иное, как время от времени обнародуемое государством законное платёжное средство для выполнения денежных обязательств»66.
На указанный Сперанским налоговый фактор ввода денег в обращение как на важнейший аспект признания населением подобной государственной воли в отношении «номинальных денег» особенно обращал внимание американский экономист Мюррей Ротбард: чтобы номинированные государством деньги начали признаваться населением по нарицательной стоимости, государство должно начать принимать их по нарицательной стоимости для уплаты различного рода налогов и сборов67. С течением времени подобное право стало обязанностью: например, о том, что налоги уплачиваются только денежными средствами, гласит статья 8 Налогового кодекса Российской Федерации68. «Когда какое-либо благо, в согласии с потребностями оборота, получает со стороны государства санкцию в качестве денег, то это ведёт к тому, что не только всякий платёж государству, но и все остальные платежи, относительно которых в конкретном случае не указан другой платёжный товар, следовательно, и всякий платёж, выступающий, как вспомогательное средство, вместо первоначально установленного в определённой форме и почему-либо в ней не осуществившегося, могут быть потребованы и произведены с правовым эффектом только при помощи этого блага; государство сообщает ему характер универсального заместителя при платежах, обстоятельство, которое не создаёт из этого блага впервые денег, но значительно усиливает присущий уже ему характер таковых»69, – отмечал при этом австрийский экономист Карл Менгер, указывая на первичное значение признания денег в качестве таковых в процессе косвенного обмена и на вспомогательный характер государственной санкции в процессе такового признания денег обществом.
Концепция номинализма была очень удобна, поскольку фактически оправдывала распространённую в прежние века практику «порчи монеты», когда казна произвольно уменьшала содержание благородного металла в монете, понижая её стоимость и расплачиваясь по ранее взятым обязательствам более легковесной монетой, которую обязывало население (и, прежде всего, тех, кто ранее дал государству в долг) принимать по прежней цене. В современной экономике порча монеты по своему значению равносильна девальвации, обесценению валюты и порождает рост цен.
Но против этой теории говорит тот факт, что население прекрасно осознавало и осознаёт содержательную сторону этих махинаций, что влекло к созданию в стране множественности курсов обмена и нежеланию населения принимать по номиналу деньги с завышенной стоимостью. В худших своих проявлениях злоупотребление номиналистским представлением о деньгах вело к бунтам и кровопролитию, как, например, во время Медного бунта в Москве в 1662 году.
Тогда на фоне вступления России в войну с Польшей за владение Малороссией в течение 5 лет при активной чеканке медных денег медный рубль обесценился по отношению к серебряному в 15 раз, а серебряные монеты полностью были вымыты из обращения70. Бунт стоил жизней нескольким тысячам человек.
Десятилетием ранее, в 1651 году, вызванный обесценением монеты бунт в Константинополе привёл к свержению и убийству бабушки султана Кёсем-султан, фактически правившей Османской Империей при девятилетнем внуке, что стало прологом к дальнейшему упадку османской державы.
В обоих случаях бунты плохо помогли в борьбе с обесценением денег.
Такое же расстройство финансов наблюдалось в царствование императора Александра I (1801 – 1825) и в начале царствования императора Николая I (1825 – 1855), когда государственные финансы были расстроены последствиями многолетних войн с революционной и наполеоновской Францией: бумажный ассигнационный рубль был многократно обесценен по отношению к серебряному рублю, а в стране действовало множество обменных курсов, что существенно осложняло торговлю и товарно-денежные отношения в целом. «Так, в 1837 году в Нижнем Новгороде платили за серебряный рубль по биржевому курсу 356 коп. ассигнациями71, в Петербурге – 354, в Пскове – 362, в Вятке – 363 коп. Следовательно, биржевой курс уже представляет довольно значительное уклонение по местностям, не говоря уже о том, что в разные годы за рубль платили то 400 с лишком коп. ассигнациями, то 347. Так же сильны были и колебания так называемого простонародного курса, или лажа. В Нижнем Новгороде, в Ярославле, в Москве надо было платить в том же 1837 году за серебряный рубль 420 коп. ассигнациями, в Вятке – 400, в Пскове – 380, а в Могилёве и Петербурге 375 коп. Таким образом, уклонение между биржевым курсом и простонародным составляло от 3 до 18%. Столь же значительна была разница между этими двумя курсами и податным или вексельным»72.