В обыденном существовании Кентюрин являл собою представителя сильного пола, имевшего средний рост и обладавшего неслабой фигурой. Достигнув двадцатипятилетнего возраста, он успел побывать в «местах не столь отдаленных», осужденный к трём годам тюремного заключения (за совершение неоднократных и грабежей, и разбоев); там же пришлось пройти «школу для выживания» и сделаться безжалостным и жестоким. Во внешних характеристиках можно выделить вовсе непривлекательные черты: злобная физиономия кажется круглой, но книзу изрядно сужается; смуглая кожа не выглядит гладкой, а выделяется глубокими порами, как будто от оспы; серо-оливковые глаза горят ожесточённой решимостью, но и не исключают природную хитрость; у переносицы нос худой, зато к концу расширяется, превращаясь в приплюснутую картошину; губы широкие, тонкие, еле заметные (они выдают человека и вредного, и полностью беспринципного); уши хотя и большие, но плотно прижаты, похожи на чёртовы; светло-русые волосы острижены коротко и топорщатся коротеньким «ёжиком».
К настоящему времени с него содрали безликую маску, и он сидит как потерянный, не отдавая рациональный отчёт, что попался при совершении особо-тяжкого преступления и что выйти «сухим из воды» теперь уже не получится. Молодой человек находится под впечатлением от увиденной им жуткой картины. На задаваемые вопросы твердит единственное: «Спасите меня, пожалуйста, от страшного монстра». Из-за безумного страха Максим забыл про повреждённую ногу и сидит, не обращая внимания на распухшую область у правой лодыжки.
Оперативная группа находилась на месте кровавого происшествия (где проводилась документированная фиксация), поэтому личный состав (весь остальной) обладал поверхностной информацией. Хотя и из неё уже следовало, что случилось нечто невероятное: бесчеловечное, жестокое, кровожадное, едва ли не зверское. Полусумасшедший Кентюрин (до разбирательства) поместился во временный «обезьянник», оперативные же сотрудники (все, в полном составе) проследовали на каждодневное совещание. Сегодняшняя повестка посвящалась ни с чем не сравнимому преступлению; на нём поставилась единственная задача – в кратчайшие сроки разобраться со всем происшедшим. Горячеву поручили разговорить задержанного преступника.
Получив понятные указания, Павел отправился в дежурную часть, забрал несостоявшегося бандита и повёл его в кабинет; он наметил пообщаться в привычной, для откровенных бесед, обстановке. Они остались вдвоём; внутренняя и наружная двери поплотнее прикрылись, образовав промеж себя коротенький коридорчик. Предосторожность отнюдь не лишняя, не позволяющая подслушать. Первым делом подследственный был пристёгнут подручным наручником – тот намертво крепился к кирпичной стене. Получив немалое преимущество, расторопный оперативник уселся за письменный стол, открыл протокол допроса (покамест свидетеля) и принялся за аккуратные записи.
Прикованный злодей сидел неподвижно, безвольным взглядом смотря себе по́д ноги; он дрожал как тот осиновый лист и съёжился, как будто стояло не жаркое лето, а поздняя, холодная осень. Размашистым, неаккуратно неровным, почерком внеслись анкетные данные, а после состоялось знакомство более близкое. Для его осуществления районный сыщик привстал с рабочего места. Не зная детальных подробностей, полицейский зада́лся нормальной целью: разузнать всё из первых уст. Чтобы расположить к правдивому разговору, маститый оперативник (поскольку телесные повреждения уже наблюдались), с помощью внушительной силы и дополнительных болезненных ощущений, решил заручиться (у бывшего заключённого) полным, едва ли не беспрекословным доверием. Намотав на обе ладони шерстяные шарфы, при́нялся предполагаемого убийцу систематично постукивать. Пришлось нанести не менее тридцати ударов, прежде чем Кентюрин болезненно застонал и прежде чем не напомнил, что ничто человеческое ему не чуждо. Он заявил, что всё осознал и что готов сотрудничать с правоохранительными структурами самым активным образом.
Павел, нанеся (для верности) пару несильных затрещин, закончил первичную пытку и, довольный, заметил, что не образовал ни свежего синяка, ни дополнительной ссадины. Освободившись от лишних одёжных предметов, оперативный сотрудник проследовал за письменный стол, удобно уселся и приготовился сосредоточенно слушать. Испытуемый оппонент уже не дрожал, но продолжал сидеть неуклюже, трусливо вжавшись, словно боялся (нет!) не полицейского произвола, а опасности какой-то иной, более серьёзной, неотвратимо смертельной. Весь вид его, зашуганный, говорил, что пришлось ему столкнуться с чем-то неизвестным, неведомым нормальному восприятию; глубокий, задумчивый взгляд не выражал ничего, помимо закоренелого суеверия. Взглянув в остекленевшие преступные зенки, Павел непроизвольно вздрогнул: он распознал ту страшную сущность, что привиделась тому невзрачному человеку. Она как будто б застыла внутри, в далёкой нейронной бездне. Не отдавая разумный отчёт, встревоженный сыщик недоумённо заёрзал. Попутно охватился мучительной тягой: побыстрее закончить то странное дело.
– Задавайте Ваши вопросы, – промолвил задержанный негодяй.
– Что ж, раз ты готов, – непроизвольно вздрогнув, сказал полицейский, – давай рассказывай: как ты сегодняшней ночью истреблял целую, уважаемую в районе, семью?
– Не «гони», начальник, тупую пургу, – возразил бывалый преступник, – никого я не убивал, и, кстати, даже не собирался. Да, соглашусь, я шёл с братками в элитный дом, чтобы взять в заложники богатую дочку. Скажу честно, я так её и не видел, а сам шальные ноги еле-еле успел унести. Там – ТАКОЕ! – стало твориться, что, не приведи Господи, ещё бы разок увидеть.
– Не понял? – искренне признался озадаченный сыщик, скривившись в презрительной мине. – То есть ты хочешь «прогнать», что пришёл свершать злодейское дело, но ничего не успел, что кто-то, вместо тебя, уничтожил всех беззащитных жильцов и что ты сам чуть не сделался объектом ужасного посягательства. Так, что ли, следует понимать твои утверждения?
– Именно! – выпучивая ополоумевшие глаза и пытаясь согнать остекленевшее выражение, выпятил Кентюрин нижнюю челюсть да подался немного вперёд. – Как вы меня не поймёте?! В городе происходит что-то жутковатое, сверхъестественно странное, а вы пытаетесь навесить мне чужую вину! – проголосил убедительно, громко, а понизившись до сиплого полушёпота, чуть слышно продолжил: – Да я, если честно, и сам готов просить упрятать меня за металлическую решётку, и увезти куда подальше, и спрятать от неизвестного существа. Оно, заметь, свободно летает по воздуху и умеет останавливать смертельные пули.
– Что за глупости несусветные ты несёшь? – встрепенулся бывалый оперативник, недоверчиво глядя на плутоватого собеседника. – У тебя чего, от страха, пред праведным наказанием, совсем, что ли, в тупоголовой башке помутилось? Понимаю, сознаваться не очень-то хочется, но чтобы придумать откровенную ересь – это я встречаю впервые, хотя повидал, поверь-ка, немало. Возвращаясь к началу! Ты будешь мне говорить или опять поупражняться с шарфами? Не сомневайся, от «ненапряжных» упражнений я вовсе не устаю и могу «мутузить» без передыху, пока ты чётко не осознаешь, что отпираться бесполезно, неразумно бессмысленно. Тебя взяли в одежде, перепачканной невысохшей кровью, застигли в непосредственной близости от страшного преступления, а сейчас найдут прямые улики. Так что, пока я не перешёл к «откровенным методикам», хорошенько подумай, поразмысли о недвусмысленном положении да искренней беседой подтверди готовность сотрудничать – раскаяться в совершённом деянии. Может, и срок заключения сумеешь скостить?