Тысячи, десятки тысяч парижан, взволнованных, возбужденных, напирающих друг на друга, с трудом сдерживаемых полицейскими кордонами.
Гор с тоской поискал место, где бы он сам мог расположиться в этом скоплении народа. Увы! Он хорошо знал, что с его стороны это была безумная попытка. Увечье запрещало ему такие фантазии. Он вспомнил все свои недавние опыты передвижения в толпе, чтобы до конца осознать несуразность своего присутствия в таком людском водовороте. Он еще раз печальным взглядом окинул площадь, лихорадочно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь угол, укрытие или вообще какую-нибудь точку, откуда открывался бы вид на паперть, и где он не подвергался бы риску быть опрокинутым и затоптанным толпой. Безуспешно.
Он сжал кулаки, представив сомкнутые ряды своих многочисленных коллег, стоящих впереди. Их толкали, как и всех остальных, но они, привычные к движениям толпы и умеющие поддаваться им, не отрывая глаз от объектива, подвижные, как и он сам когда-то, успевали сделать снимок в промежутке между толчками. Печатные издания всего мира должны будут прислать сюда своих лучших специалистов, мастаков, умеющих поймать на лету необычный кадр.
Гор решил сосредоточиться на поиске в этом банальном сюжете неожиданного штриха или ракурса. Он слишком хорошо знал мгновенные рефлексы и обостренное чутье репортеров-фотографов, чтобы не понимать, что десятки фотоаппаратов расстреляют президента почти одновременно с первым выстрелом снайпера, что их щелчки прокатятся своеобразным эхом этого выстрела: его будут снимать снова и снова, и за считанные секунды каждый успеет нажать кнопку несколько раз. Покушение не даст возможности сделать уникальный фотодокумент, но оно будет отражено на сотнях снимков, более или менее похожих друг на друга, и журналам останется только выбирать из них наиболее приемлемые. А он, Марсиаль Гор, не сможет вообще снять ни одного из этой серии банальных по причине своего обилия кадров.
Ему больше нечего было здесь делать. На какое-то мгновение он даже пожалел о том, что пошел на поводу у своего инстинкта и явился сюда, чтобы изучить это место. И все же, поразмыслив, решил, что не стоит жалеть обо всех предпринятых им действиях, поскольку, придя к некоему выводу, он вдруг почувствовал, как стихает волнение, державшее его в напряжении с того момента, как он раскрыл заговор.
Он энергично тряхнул головой, словно отгоняя прочь последние колебания, и вполголоса пробормотал:
— Я слишком долго медлил. Пора предупредить полицию. Нужно немедленно сообщить об этом гнусном замысле.
Он уже было собрался покинуть площадь, добраться до своего грузовичка и уехать, как вдруг с изумлением увидел фигуру Эрста, неподвижно стоявшего возле церковной паперти. Подумав, он счел присутствие здесь охранника не столь уж удивительным. Телохранитель, скорее всего, тоже пришел осмотреть место и определить, где ему с его людьми лучше всего расположиться, чтобы осуществлять как можно более эффективное наблюдение, не нарушая в то же время предписаний главы государства.
Эрст не видел фотографа. Как ни парадоксально, но первым желанием Марсиаля было повернуться и уйти. Но тут же, пораженный абсурдностью своего импульса, притом, что еще минуту назад он решил как можно скорее встретиться со своим другом, чтобы сообщить ему о своем открытии, он остался на месте, не решаясь, однако, подойти к Эрсту.
Спустя минуту-другую он все-таки направился в его сторону. За это время в его уме выстроился некий план, отвечающий одновременно и его желанию предотвратить это нелепое покушение, и его нежеланию каким-либо неуместным действием сбить себя с намеченного пути. Это смутное нежелание исходило из самых тайных уголков внутреннего мира Марсиаля и было связано с его принципом беспристрастности. Найти ему рациональное объяснение он пока был просто не в состоянии.
Как бы то ни было, но продуманный четкий план полностью вернул ему самообладание, и он с полуулыбкой подошел к другу.