Однако мою добросовестность при подготовке к урокам они были вынуждены признать. Поругивая мое «русское» происхождение, они мне же и ябедничали на других преподавателей. Особенно доставалось одному бывшему американцу из соседней аудитории, который регулярно опаздывал на урок и не готовился к занятиям. Рассказывали, что, войдя в класс, он открывал свой бездонный портфель, извлекал из него учебник, долго листал его в поисках подходящего текста, а потом велел им читать его самостоятельно до конца урока. Заняв студентов, он садился на стол, съедал огромный длинный сэндвич и после этого закуривал. Отдавая должное некоторым моим преимуществам перед соседом, мои студенты делали все, чтобы я не зазнавалась, и преподносили мне свою похвалу в стертой форме: «Ты хоть и русская, но…»
Надо отдать должное другим преподавателям, которые приходили на занятия вовремя, отлично готовились к ним, от рождения обладали американским произношением или, на худой конец, местным, израильским. Они любили опекать меня, поправлять мои разговорные «ошибки», критиковать мою излишне европейскую одежду и проявлять всяческую заботу старшего о младшем по рангу.
Ближе к Новому 1995 году я почувствовала и в своей студенческой группе, и в преподавательской среде возрастающий интерес к теме Сильвестра. Имя Сильвестр было мне незнакомо, но мои студенты все явственнее давали мне понять, что празднование дня Сильвестра завезли в Израиль «русские». Я начала спрашивать своих родных и друзей об этом самом Сильвестре, но ни у кого из них не было о нем ни малейшего представления. А личных компьютеров в ту раннюю пору нашего «олимства»1 у них тоже не наблюдалось. Наконец, кто-то из самых продвинутых родственников догадался поискать это имя в своем рабочем компьютере. И вот что он узнал.
Сам Сильвестр Первый, согласно легенде, оказался Папой Римским, который в 314 году нашей эры поймал ветхозаветное чудовище – змея Левиафана. Этим самым он оказал человечеству большую услугу – спустя семь веков этот страшный зверь должен был вырваться на волю и уничтожить мир. И только благодаря Папе Сильвестру Первому эта трагедия не произошла. Когда Папа умер, 31 декабря 335 года, благодарное человечество начало почитать этот день как день Святого Сильвестра. Тем не менее, это красивое, но чужое название обошло стороной православных христиан и всех евреев. Выяснилось, что празднование Сильвестра было католическим обычаем. Но такая уж была каша в головах моих бедных студентов. В моей же «пост-совковой» голове на эту тему был просто вакуум. И это было стыдно.
Надо сказать, что и до приезда в Израиль и, конечно, находясь в самой Стране, я себя всесторонне развивала. В России я изучала иврит и еврейские науки. В Израиле я ходила на всевозможные курсы повышения квалификации и изучала на иврите все, что могли знать мои студенты с младенческого возраста: песни, музыку, историю, израильскую литературу. Для себя лично, для души, я изучала иудаизм.
Я, конечно, рассказала им и о Сильвестре, и об истинном обычае празднования Нового Года в России. Труднее всего было объяснить, что в России мы не праздновали Рождество – ни католическое, ни православное, а Новый Год для нас не был религиозным праздником. Мы празднуем приход Нового Года, с которым связаны новые надежды, мечты о здоровье, о счастье. Мы так и говорим друг другу: «С Новым Годом, с новым счастьем!» Ведь все мы, все страны мира, вступаем в следующий год, включая и израильтян, хотя у нас, у евреев, есть свое летосчисление. Мне казалось, что взаимопонимание было достигнуто. Но в каждой новой группе, в каждом новом учебном году, раздавался все тот же вопрос: «Анна, ты празднуешь Сильвестр?» Кто когда-нибудь работал в школе или другом учебном заведении, знает об этой ежегодной душевной травме преподавателя. Ты, казалось бы, уже все объяснил, но приходят новые ученики, и им надо снова объяснить: нет, я не католичка, я не поклоняюсь Сильвестру, и все, кто приехали оттуда, даже знать не знали, кто он такой, этот ваш Сильвестр, пока не прочитали в Интернете.
А однажды я услышала удививший меня вопрос: «Хевре (ребята – иврит), где МЫ будем праздновать Сильвестр?» Это было уже групповое, но искаженное принятие «русских». Для меня это означало, что израильтяне начали нас принимать как своих. Только как-то странно они нас принимали, не совсем так, как мне бы хотелось. Они тоже начали праздновать этот день, но как-то навыворот. И это меня огорчало.
Шли годы. Менялись студенческие группы. Я непрерывно работала над собой. Мой британский английский приближался к американскому звучанию. Мой иврит не освободился полностью от акцента, но стал более благозвучным. Да и внешне я уже не отличалась от обычной израильтянки. И однажды я дождалась.
31 декабря, как обычно, урок английского был последним. Он был длинный, две сдвоенные пары. Заканчивался в 20.30 вечера. Долг есть долг, я работала, хотя меня ждали дома. В пять вечера в группе началось волнение. Я услышала два ключевых слова «рикудим» (танцы) и «новигод».
В 5.30 раздался девичий голосок: «Анна, улай маспик (может, достаточно)?» Я: «Ма питом? (с чего вдруг?)».
В 6.00: «Аннеле, йалла (хватит)». Я: «Од кцат (еще немного)».
В 18.30 – еще голосок, уже с мольбой: «Анночка, генуг! (хватит – идиш). Новигод бе Тель-Авив. Ешь ляну рикудим (у нас танцы)».
Этого уже не выдержит никакое сердце. Имя из детства. И как она узнала, чертовка!
Все свободны! Всех с Новым Годом!!!
Елена Арье
По поводу и без
«Ничто не вечно под луной…»
К сорокалетию сына
Татьяна Бершадская
Как же я тебя люблю…
Меня зовут Рина. А мою дочь Алина. Мы живем вместе с тех пор, как я оставила работу. Пенсия… Слово пахнет нафталином, старостью, старушечьими посиделками у подъезда. Но я всё это к себе и близко не подпускаю. Дама я энергичная, жизнь меня очень интересует, надеюсь – я ее тоже. И градус нашего взаимного интереса ещё достаточно высок. Когда мы съехались с дочкой, нам обеим казалось, что это идеальная модель жизни на ближайший год, пока я не оформлю свои пенсионные финансовые дела и смогу снова жить одна. Я ведь не только с работы ушла, а ещё и в другой город переехала.
Адаптация для меня оказалась делом нетрудным. Мне все нравилось, я понимала, что правильно поступила, согласившись на переезд, и с дочкой все складывалось неплохо. Ну, подумаешь, фыркнет иной раз:
– Мама, не трогай ничего в моей комнате, я сама уберу, когда вернусь с работы.
А мне разве трудно? Я все равно дома пока. Хотя решила для себя сразу, что без работы долго сидеть не буду. Я просто не могу находиться в четырех стенах непрерывно. Найду себе подработку с частичной занятостью – может, библиотека, может, книжный магазин…
Ну вот, я, конечно, мало-мальски у дочки прибирала. Она уходит рано, а с вечера не готовит себе одежду, и утром все ее немалое количество шмоток вывернуто из шкафа, как после погрома, кругом косметика валяется: я один раз наступила на какую-то коробочку, а это оказалось что-то супер-брендовое и дорогое. Ну, валялось на полу, а я не заметила – шла белье вешать на балконе, а балкон в Алинкиной комнате…
Вечером мне было высказано категорическое «фэ» и непререкаемым тоном заявлено:
– В мою комнату не входить. А белье ты можешь стирать, когда я дома. И попросить меня его повесить.
Я попыталась объяснить, что мне проще ставить стирку, пока я одна – я успеваю даже две стирки сделать, и параллельно готовлю и убираю.
– Мама, хватит контролировать! Это моя комната!
Ладно, постараюсь не прикасаться ни к чему. Но почему она говорит о контроле? Я звоню ей и спрашиваю, когда ее ждать. А мне отвечают, что это меня не должно интересовать! Ладно, я перестала спрашивать, хотя попыталась сказать своему любимому ребенку, что волнуюсь, когда она долго не приходит и не звонит. Это вызвало такую неадекватную реакцию, что я предпочла ретироваться к себе в комнату. Но не тут-то было – Алина возникла на пороге и негодующе вопросила: