– Значит, счастья для всех даром, увы, не получится.
– Значит, не получится, – в тон Кондратию ответил я. – Если только…
Хват странно смотрел на меня. С таким выражением, наверное, смотрит учитель на способного ученика, ожидая правильный ответ на каверзную задачку.
– Если только не создать для каждого мир по душе, – сказал я, а Хват сделал странное движение – будто аплодировал мне, медленно сводя и разводя ладони. – Но это сказка. Ненаучная фантастика.
– Почему? – сказал Кондратий. – Технически вполне реализуемо.
– Вот на этом уровне? – Я вытащил из кармана сотовый и положил на стол. Нажал кнопку, экранчик загорелся. Здесь, в обстановке шестидесятых, он выглядел чужеродно.
– Или на этом, – спокойно сказал Хват и между нами высветилось голубоватое облачко, в котором плавали разноцветные сферы. Кондратий запустил в облачко руку, ухватил одну из сфер, потянул, и она в свою очередь распахнулась еще одним облачком. Он вытащил руку обратно и небрежным движением смел все обратно в небытие.
Я осторожно огляделся, но завтракающие люди не обратили на произошедшее никакого внимания.
– Они нас не видят? – Кондратий улыбнулся. – Накрыли нас полем невидимости?
– Дима, не изобретайте сущностей сверх необходимого, берите на вооружение бритву Оккама. Вы слышали о слепом пятне? В поле нашего зрения имеется область, которую не видим в силу анатомического строения глаза. Но мы этого не замечаем, поскольку мозг достраивает картинку.
– Все равно не понимаю.
– Это – аналогия. Сколько раз вы проезжали из города на вашу дачу и обратно, но не обращали внимания на поворот на… как вы назвали? Анизотропное шоссе? Очень удачное название…
– Не мое, – сказал я. – Оно… из одной книжки, в общем.
Действительно – сколько? Проезжал поворот, даже не задумываясь – куда может привести эта дорога? Да и под силу человеку задумываться над каждым поворотом, который попадается на пути? Все эти ответвления от магистрали, по которой мы привычно несемся, лишь отмечая и тут же их забывая, даже не ощущая желания притормозить, свернуть и проверить – куда тебя может привести эта неприметная дорога? Хорошо, если на ней стоит указатель – «Большие Клыки – 5 км», либо «Базарные Матаки – 1 км», а если нет ничего? Только колея, уходящая за перелесок? Всякий ли решиться избрать ее? Мы не любопытны. Мы чересчур заняты. У нас тысячи дел. Вот наше слепое пятно, о котором говорит Кондратий. Привычка жизни.
Хват закурил, внимательно меня разглядывая. Наверное, догадывался о происходящем в моей голове.
– Нет никаких путешествий во времени, – сказал он. – И никаких параллельных и прочих перпендикулярных миров тоже нет. Все это – ненаучная фантастика. К чему вообще множить миры сверх всякой меры? Мир один. И он вполне бесконечно разнообразен. Но большинство людей этого не замечают.
– А что же есть? – спросил я. – Если это, конечно, не секрет.
Кондратий глубоко затянулся, так глубоко, что тлеющий огонек на сигарете добежал почти до фильтра, а столбик пепла опасно искривился, грозя упасть на стол.
– Опричи. Вот, что есть.
Снова это словечко. Странно знакомое.
– Похоже на опричнину, – вспомнил я.
– Почему похоже? Опричь и есть производное от опричнины, – улыбнулся Хват.
– А вы, значит, – опричник? – я попытался шутить, но что-то знобкое повеяло на меня, сердце сжала ледяная рука. Ну, вот оно! Только – что именно? – Не похожи. Где ваши метла и песья башка?
– В вашей родной опричи, Дима, есть известный писатель, который сочиняет книжки о магах, живущих в современном мире. Так вот, у них нет никаких плащей, колпаков со звездами, даже седых длинных бород нет. Они, как и вы, пользуются переносными телефонами, водят машины, работают на вычислителях.
– Кажется, я читал.
– Поэтому вы поймете. Мы даже себя опричниками не называем.
– Как же, если не секрет, – я взял стакан кефира и отхлебнул. Сморщился. Как вообще такое можно употреблять?
– Кромечники, – сказал Хват и закурил очередную сигарету. Слово как нельзя лучше контрастировало с тем образом, который явился перед мысленным взором.
– Кромешники?
– Кро-меч-ники, – раздельно повторил Хват. – Но ход ваших ассоциаций любопытен, Дима.
– У меня чувство – сейчас на дыбу потащат, а затем голову с плеч, дабы неповадно из опричи в опричь переезжать. Я ведь что-то нарушил? Вы меня сразу на примету взяли. И в ваш номер я не случайно попал.
– У нас другие методы работы, – Кондратий даже закашлялся, сдерживая смех. – Дима, Дима, откуда в обычном банковском служащем такие жуткие мысли? Неужели я так страшно выгляжу?
– Тогда, наверное, вы вернете меня обратно, в мой мир… то есть, опричь?
– Разве вам не нравится здесь? – немедленно вскинулся Хват, цепко посмотрел. – Разве вы не ощущаете, что это место – ваше?
– И здесь можно остаться? – не поверил я.
– Вполне. Если захотите. Или вы думаете, что если живете в двадцать первом веке, то в шестидесятые вам хода нет? Непроницаемость опричей противоречит сути мироустройства.
– Где родился, там и сгодился, – вспомнил я отцовскую присказку.
– Для статистически значимой выборки именно так и выходит, – сказал Кондратий. – Подавляющее большинство проживающих в опричах вполне удовлетворены своей жизнью и не желают ее менять. Но счастье человеческое измеряется не статистикой, но отклонениями от средних величин. Построение утопии и удержание ее на спирали развития – сложнейшая социотехническая задача. Когда-то утописты видели счастье человеческое в том, чтобы всех привести к одному знаменателю, железной рукой и каленым железом загнать к единственно верному счастью, причем исключительно такому, каким его видит сам утопист. Утопии были утопичнее тех социумов, которые они пытались проектировать и воплотить.
– Счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным, – пробормотал я. – Есть в этом нечто зловещее…
– Каждый, кто считает, что живет в мире, который ему не по душе, всегда может отыскать собственное анизотропное шоссе. Или дорожку. Тропинку. Горный перевал. Неприметную улочку в родном городе. Что угодно, куда он свернет и… и попадет туда, где ему станет хорошо. Если же нет, то перед ним открыты сотни дорог, анизотропных дорог. Выбор утопий богат, выбирай на вкус.
– Но ведь это все… – я колебался, однако решился: – Это все обман. Получается, никакого единого человечества нет, есть зоны, эти ваши опричи, где люди живут в неведении о том, что происходит в остальном мире.
– Слепое пятно, – напомнил Хват. – Вы преувеличиваете желание большинства людей действительно знать о происходящем в мире. Ну, вот вы, например, часто думаете о Зимбабве?
Я аж поперхнулся. Закашлялся, вытащил из граненого стакана нарезанные салфетки, вытер рот.
– Простите… о Зимбабве я вообще не думаю. А что там?
– Не знаю, – пожал плечами Хват. – Наверное, тоже что-то интересное происходит, но вы об этом не знаете и знать, в общем-то, не хотите. Вот вам и ответ на вашу… гм… диффамацию. Что касается единого человечества… Опричи отнюдь не осколки мозаики. На самом деле они связаны друг с другом миллионами связей, потоков. Некоторые сильнее, некоторые слабее, но эти связи обеспечивают развитие человечества. Не всего, конечно, а весьма небольшого по численности, скажем так, авангарда, но ведь и в традиционном мире происходило точно так же. Когда появлялись новые возможности, отнюдь не все в едином порыве желали ими воспользоваться. Есть большая прослойка людей, которым будущее вообще неинтересно.
– Но ведь… – я запнулся, но все же ухватил ускользавшую мысль: – Кто-то должен управлять таким миром? Поддерживать эти ваши опричи в стабильном состоянии, направлять потоки товаров, идей… не знаю, чего еще… набирать и обучать людей в вашу службу…
– Конечно, – согласно кивнул Хват. – И что? Намекаете на то, что власть разлагает людей, даже если они руководствуются самыми высокими идеалами?