2) монархическая власть, считает Чичерин, всегда играла важнейшую роль в истории России, и еще в течение столетий она будет высшим символом ее единства, а также знаменем для народа.
Б. Н. Чичерин не одинок в игнорировании революционных идей, их неприятии. Другой теоретик отечественного либерального консерватизма П. Б. Струве (1870–1944) – экономист, социолог, как нам известно, просто ушел от марксизма, которым увлекался в юности, к либерализму, а затем либеральному консерватизму. В методологическом отношении для уяснения сущности либерального сегодня для нас важен и интересен осуществленный Струве анализ понятия консерватизма. Это понятие, по его мнению, «есть чисто формальное понятие, могущее вмещать в себя какое угодно содержание»; главное для его осмысления – «прикрепление» идеи охранения к конкретному содержанию[31]. Так, либеральный консерватизм означает утверждение неотъемлемых прав лица, т. е. прикрепление идеи охранения (консервации) к правам личности. Демократический консерватизм есть применение этой идеи к народовластию.
П. Б. Струве не принимает «официальный консерватизм», который называет консервативной казенщиной; он одобряет консерватизм лишь как культурно-исторический идеал, как «консервативную романтику». Она означает для него «почвенность», возведенную в принцип, а также «почитание отцов». Он возводит все это к творчеству славянофилов, а значит, к нравственным, религиозным и культурным традициям народа.
Струве заявляет о себе как о «национальном либерале», отнюдь не революционном интернационалисте. Он говорит, что он – западник и потому – националист. И государственник он тоже потому, что является западником. Эта установка на «национальный либерализм» дополняется у Струве «духом национального европеизма». Как западник, Струве не ищет «особого русского пути» – революционного или какого-то иного. Он хочет идти за Европой, а путь Европы – это путь реформ.
Бросив взгляд на либеральные идеи России начала века, колеблющиеся между либерализмом и консерватизмом, посмотрим, как соотносились с практической политической жизнью, с реально готовившимся «делом революции» те политические силы, которые участвовали в реальной борьбе, исходя из либеральных идей. Хотя буржуазия в период революции 1905–1907 годов уже обозначила себя как политическая сила и далее все более сплачивалась в класс, все же ее политическая способность к действиям в немалой степени отставала от экономических возможностей. В экономике ее положение упрочивалось, а ее политическая власть была еще слаба.
В чем же причина такой дисгармонии? Все те причины, которые определяли аполитичность буржуазии в первоначальный период ее восхождения, продолжали существовать и в начале XX века. Несмотря на рост экономической мощи, буржуазия, как и прежде, в немалой мере зависела от монархии политически и экономически. Позднее в сравнении с Европой ее экономическое и политическое рождение делало неконкурентоспособной как на внешних, так и на внутренних рынках. Ей были необходимы покровительственные пошлины, политика, которая насаждала бы промышленность «сверху», нужен был альянс с царским правительством. Именно поэтому буржуазия лишь постепенно складывалась в класс, предпочитала своим общим интересам – групповые, политике проективной – политику сегодняшнего дня, сиюминутной прагматики. Процесс «организации ее в класс», отмеченный Лениным, так и не состоялся вплоть до февраля 1917 года.
Крупные социально-философские мыслители того времени, такие как князь Е. Н. Трубецкой, М. М. Федоров, П. Б. Струве были, по существу, выразителями интересов этой все еще не консолидированной буржуазии. Они создавали органы печати, заботились о ее политическом воспитании, призывали больше не заискивать перед чиновной бюрократией, превратиться наконец в класс, имеющий чувство собственного достоинства. Они звали буржуазию осознать свою силу и ту роль, которую предназначила ей история, – роль законной социальной группы, которая с успехом заменит вырождающееся дворянство. Так, Федоров руководил газетой «Слово». Она из номера в номер призывала буржуазию переходить в оппозицию. В этом случае она может проиграть, только если временно утратит покровительство власти. Тогда ей будет нелегко добиваться подачек от власть имущих. Но времена все-таки переменились, и «сознание, что на таких подачках уже далеко не уедешь, делает успехи»[32].
В любом случае политическому единению буржуазия по-прежнему предпочитала единение «классовое», т. е. объединение по групповым интересам во всевозможных экономических биржевых комитетах, в отраслевых союзах и других организациях капитала. Она объединялась в том, что касалось политики, непосредственно связанной с ее финансовыми и торгово-промышленными интересами. Буржуазию гораздо больше тревожили вопросы о каком-нибудь металлургическом тресте, чем об изменении бюджетных прав Думы. А ведь именно этого пыталось добиться думское либерально-кадетское большинство.
Невнимание к «чистой» политике привело к ситуации, при которой буржуазия не считала «своими» партии октябристов (правое крыло либерализма!) и кадетов, появившиеся в ходе революции 1905–1907 годов. К кадетам она относилась скверно, считая их партией лишенных почвы интеллигентов-болтунов, далеких от реальной жизни. Они виделись представителям буржуазии людьми, которые опасно заигрывают с народными массами. В последнее десятилетие существования царизма за кадетской партией реально не стояла ни одна группировка буржуазии. Это была в первую очередь партия интеллигентов, весьма немногочисленная и замкнутая в себе.
Что касается западноевропейского либерализма, то он к этому времени находился в состоянии непримиримой вражды по отношению к социалистическому и рабочему движению. Но русский либерализм, отставая в политическом развитии от рабочего класса, который уже имел свою партию, вынужден был разыгрывать дружбу и изображать из себя поборника «настоящих», т. е. чисто экономических интересов рабочего класса. Этим он к тому же пытался отвадить рабочих от «утопических» (социалистических) увлечений, которыми их соблазняют молодые и политически незрелые российские социал-демократы, жаждущие революционных перемен. Возможно, объясняли либералы, со временем социал-демократы поумнеют, поймут, что «копейка на рубль» важнее революций, и станут такой же политически мощной силой, как социал-демократия в Германии. Чтобы добиться лидерства ликвидаторства (оппортунистического направления в РСДРП, отрицающего роль революции), кадеты активно старались «примирить» во имя фиктивного «единства» ликвидаторскую и большевистскую части фракции в IV Думе. Они прекрасно отдавали себе отчет в том, что это будет «единство» мнимое. На самом деле оно лишь обеспечит победу самих кадетов в пролетарском движении.
Ленин, отмечая разницу в отношении старых, европейских и новых, российских либералов к социал-демократии писал: «Бессильные помешать возникновению и росту социал-демократии, наши либеральные буржуа всю заботу направили на то, чтобы она росла по-либеральному. Отсюда – многолетние и систематические стремления наших кадетов поддержать оппортунизм (и особенно ликвидаторство) в рядах социал-демократии; в такой поддержке либералы правильно видят единственное средство отстоять либеральное влияние на пролетариат, провести зависимость рабочего класса»[33]. Поскольку речь зашла о кадетах (конституционных демократах), необходимо напомнить, что они представляли собой правомонархическое крыло либерализма. Главной их идейной линией было недвусмысленное и решительное отвержение революции. Кадеты противопоставляли ей путь «конституционного», бескровного развития России. Они призывали «овладеть революционной стихией», поместить ее в рамки «закономерной социальной реформы», которую должна осуществить либеральная буржуазия.