Первым совершил кругосветное путешествие, пересекая океаны строго по диагонали. Впоследствии предпринял одиночное плавание через Тихий океан, но пропал со связи уже через два дня. Несколько месяцев спустя его тело было найдено на пустынном островке. На каменной скале он выцарапал слова: «Мне очень одиноко».
Аперитив подали в гостиной. Я из вежливости жевал арахис — вместо сигареты. Лиза старалась, как могла, заполняя тягостные паузы в беседе, но у нее без конца звонил телефон. Из коридора до нас доносились обрывки ее разговоров.
— Нет, все-таки это безумие! — воскликнул отец. — Одна дочь пишет диссертацию о беглых нацистах, а вторая собирается преподавать немецкий язык! Скажи, Элеонора, ну разве это не безумие?
— Чистое безумие.
— Заметь, кстати, это может пригодиться. В случае нового нападения. Я бы, пожалуй, не возражал… А то развели, понимаешь, бардак. Вот пусть наведут порядок!
— …
— А многоженство!
— Это его последний пунктик, — шепнула жена.
— А что, глядишь, и правда разрешат у нас многоженство. Вот вы, Фриц, что вы об этом думаете?
— О чем? О многоженстве?
— Он еще спрашивает! Нет, ну и дружок у тебя! Если я задаю вопрос о многоженстве, то любому ясно, что меня не интересует ваше мнение о том, какая сегодня погода!
— Пойдемте за стол, — прервала спор Элеонора.
Стол был накрыт — загляденье. Не стол, а музей на скатерти. У меня тем временем начались желудочные колики. «Не волнуйся, — шепнула мне Алиса. — Он тебя просто проверяет. Мне кажется, ты ему понравился…» Странная манера выказывать симпатию.
Дальше он, естественно, завел разговор об утрате ценностей.
— Все летит в тартарары. Посмотрите на семью. Сплошные разводы! Пока смерть не разлучит вас! Ха-ха! Сегодня смерть — просто мелкая неприятность…
— А как ты думаешь, они очень счастливы, те, кто продолжает жить вместе только потому, что разводиться неприлично?
— Ну, знаешь, Лиза, тебе вообще ничего нельзя сказать!
— Почему же? Говори что хочешь. Просто надоело слушать один и тот же старый припев: «Раньше было лучше».
— Что ты себе позволяешь, дочь моя?! — внезапно осерчал папаша. Любое несогласие явно вызывало у него аллергию.
— Ты с дочерью целый год не виделся! — наконец возмутилась Элеонора. — Хватит к ней цепляться.
— Ну ладно, ладно… Но все равно никто меня не переубедит: ничего святого у людей не осталось. А кто виноват? В первую очередь — иммигранты. Не удивлюсь, если завтра рядом с моим домом откроют мечеть…
Мы молча слушали, как он разоряется, а я понятия не имел, как должен реагировать. Мне еще не приходилось попадать в подобный переплет. Неужели во имя любви я должен послушно кивать, слушая весь этот бред? Если бы еще Алиса хоть украдкой мне улыбнулась! Но она с восхищенным видом внимала отцу. Даже ее мать горестно вздыхала, и, хотя на кухне она здорово меня разозлила, я вдруг испытал к ней нечто вроде сочувствия.
Отец постепенно скатывался в откровенный экстремизм, атмосфера за столом приближалась к полярной. Он катком прошелся по бомжам и румынским эмигрантам, которые нарочно, чтобы нас разжалобить, отрезают себе ноги, вспомнил СПИД — болезнь пидоров и наркоманов, а кто им болеет-то, извращенцы из шоу-бизнеса, так им и надо, а эти уроды из телевизора гребут бабки лопатой, а что нам показывают, дерьмо одно, а всякие придурки им еще эсэмэски шлют, а в газетах что пишут, только и знают, что правительству задницу лизать, кругом одни жулики и прохиндеи, все прогнило, все насквозь прогнило, и бу-бу-бу и бла-бла-бла…
— Я знаю в Аргентине одно хорошее местечко, — прервала его Лиза.