Одеты красавцы в грубой ткани серые штаны и накидки чуть выше колен. Накидки перетянуты плетеными веревочными поясами. Голова одного из парочки перетянута кожаным ремешком, на котором оттиснуты какие-то красноватые значки. Вид у обладателя ремешка куда более гордый и независимый, чем у его напарника. Костя Гамов мог бы предположить, что единственная сработанная из кожи деталь туалета придает некий статус, отличный от положения простого смертного. Однако никто не соблаговолил выделить ему время на такое предположение — его взяли за руки и потянули за собой. Гамов, в студенческой молодости как-то раз угодивший в КПЗ по возмутительному недоразумению, ожидал, что эти малорослые (ему по плечо) и желтоглазые товарищи будут грубо и злобно указывать землянину его жалкое и незавидное положение, — но напрасно. Ничего подобного… Желтоглазые были сдержанны и спокойны, даже скованно-спокойны, на Гамова поглядывали скорее с любопытством… Константин отметил также, что, проходя мимо чана, откуда высовывается эта страшная, белая и уже замершая, снова обездвиженная рука, они как-то приседают, словно стараясь казаться еще меньше, и вжимают головы в широкие костистые плечи.
На выходе из подземного узилища стоял третий. Этот был другой, и хватило одного взгляда, чтобы уразуметь это. Третий был высок, ростом не ниже Гамова, с почти детским лицом и очень нежной кожей, перламутрово-переливающейся изнутри. Гамов видел таких же — быстрых, смуглокожих, пластичных, с движениями одновременно плавными и рвано-хищными — там, в шлюзе. Те, что передвигались на гравиплатформах; те, что смеялись, получая безусловно смертельные раны и корчась уже на земле…
Желтоглазые недоделки подтолкнули Гамова к смуглолицему. У того были большие неподвижные глаза и отсутствующий взгляд. Он впустил в эти глаза, в расширенные зрачки отражение Костиного лица и, помедлив, застыл. Облизнул губы нежным розовым языком. Потом раздвинул углы рта в улыбке, которая может означать решительно все что угодно: презрение, иронию, любопытство. Все, кроме страха. Глядя на это нежное, полудетское лицо, на высокие, красивые скулы и темные глаза, Гамов вдруг подумал, что страх несвойствен этому типу, который, верно, не совсем в себе. Быть может, под воздействием препарата соответствующего профиля?
Смуглолицый что-то сказал — коротко, негромко, отрывисто. Желтоглазые тотчас выхватили из-под одежды короткие, грубо выделанные клинки из тусклого темно-желтого металла и, вскинув их в полусогнутой правой руке на уровень лба, с двух сторон приступили к Гамову. Глядя в мускулистую спину смуглолицего, Константин проследовал длинной галереей с темными нишами по левую руку и маленькими, забранными редкой решеткой окнами под потолком, по правую.
Он не сразу понял, что вышел из здания под открытое небо. Да и само открытое небо — голубовато-серое, с тускловатыми прожилками и тяжелыми, угловатыми, напоминающими куски прессованной глины облаками, — так не походило на небесный купол Земли. Гамов обернулся, меряя взглядом низенькое здание с полуобвалившимся фасадом и невнятной дырой прохода, из которого его только что вывели. Лепная бахрома пущенных по балкам и карнизам украшений, траченных временем и людьми, выглядела откровенно жалко. Как единственный кариесный зуб в гнилой пасти нищего, торчал над западающей крышей здания шпиль, по бокам которого висели неподвижно два полуразложившихся трупа. Очевидно, архитектурная эстетика здешних мест вполне допускала такие стихийные вольности…
Гамова подтолкнули к повозке, запряженной двумя… лошадьми?.. Животные, впряженные в это, с позволения сказать, транспортное средство, определенно напоминали земных лошадей, однако были ниже, мощнее, обладали более короткими ногами и увесистыми крупами, а приплюснутые зубастые морды определяли некое сходство с земными рептилиями. Однако это были, без сомнения, лошади, и использовали их как тягловую силу. Бежали они, впрочем, настолько резво, насколько позволяла чудовищная дорога, что-то среднее между мостовой и канализационным стоком, по которому непрерывно текла и журчала дурно пахнущая жидкость.