Бьют часы в гостиной. Полночь. Бен поднимается по лестнице. Сейчас я спрячу дневник в обувную коробку, которую поставлю на нижнюю полку шкафа, как пообещала доктору Нэшу. И продолжу писать завтра. Если он позвонит.
Суббота, 10 ноября
Я села за дневник днем. Бен внизу, читает. Думает, что я отдыхаю, но это не так, хотя я и утомилась. Нет на это времени. Я должна все записать, пока не забыла. Я должна вести дневник.
Смотрю на часы и записываю время. Бен предложил погулять сегодня днем. В моем распоряжении чуть больше часа.
Сегодня я проснулась, не зная, кто я такая. Открывая глаза, я готовилась увидеть угол прикроватного столика, желтую лампу, приземистый шкаф в углу комнаты, обои с ненавязчивым орнаментом из папоротников. Я ждала, что услышу, как мама суетится на кухне или как в саду насвистывает папа, подравнивая изгородь. Думала, что лежу в своей постели одна, если не считать игрушечного кролика с порванным ухом.
Не тут-то было. Наверное, я в спальне у родителей, подумала я, но тут же поняла, что ничего вокруг не узнаю. Комната мне абсолютно незнакома. Я лежала на спине и думала: «Что-то случилось. Что-то ужасное».
К тому времени, когда надо было спускаться к завтраку, я успела изучить фотографии вокруг зеркала и прочесть подписи под ними. Я уже знала, что я не ребенок и даже не юная девушка и что мужчина, который хлопочет на кухне и насвистывает под радио, не мой отец, не сосед и даже не мой парень, а муж, которого зовут Бен.
Я не решалась войти в кухню. Мне стало страшно. Ведь я увижу его впервые. Интересно, какой он? Сильно ли отличается от человека на фотографиях? Или они – тоже искаженная действительность? А что, если он старше, толще, с лысиной? Какой у него голос? Какие повадки? И вообще, удачный ли у нас брак?
Вдруг я увидела сцену: какая-то женщина – мама? – советует мне хорошо подумать. Мол, жениться – не воды напиться…
Я резко распахнула дверь. Бен стоял ко мне спиной, колдуя с лопаточкой над беконом, который шипел и шкворчал на сковородке. Он не слышал, как я вошла.
– Бен! – позвала я.
Он тут же обернулся:
– Кристин! Все хорошо?
Я не знала, что ответить, и в конце концов промямлила:
– Кажется, да.
Он улыбнулся с явным облегчением, я улыбнулась в ответ. Он выглядел старше, чем на снимках в ванной: больше морщин, больше седины, редеющие виски, но, как ни странно, казался даже более привлекательным. Челюсть тяжеловата, почти старческая, в глазах отчаяние. Я понимаю, что он напоминает мне постаревшего отца. Могло быть хуже, думаю я. Гораздо хуже.
– Ты видела фотографии? – спросил он, и я кивнула. – Не волнуйся, я все объясню. Проходи, устраивайся. – И он махнул в сторону коридора. – Там столовая. Я буду через минутку. Прихвати с собой вот это. – Он протянул мне мельницу для перца.
Вскоре появился и сам с двумя тарелками. Бледные кусочки бекона, обжаренные на собственном жире, яичница и поджаренный хлеб. Пока я ела, Бен рассказывал, как теперь протекает моя жизнь.
– Сегодня суббота, – сказал он.
Вообще-то, всю неделю он работает. Учителем в школе. Он рассказал про мобильный телефон в моей сумке, про доску для записей на кухне. Показал, где у нас хранится НЗ – две двадцатифунтовые купюры, свернутые в тугую трубочку и спрятанные за часами на каминной полке. Потом показал альбом, в который я иногда заглядываю, чтобы вспомнить отдельные моменты моей жизни.
– Вместе мы справляемся, – закончил Бен.
Хотя и не до конца, но я ему поверила, что мне оставалось!
Мы поели, потом я помогла ему убраться.
– Попозже сходим с тобой прогуляться, – сказал он. – Ты не против?
Я сказала, что нет, и он явно обрадовался.
– Я пока почитаю газету, ладно? – сказал он.
И я поднялась наверх. Как только я осталась одна, у меня пошли круги перед глазами, голова стала тяжелая и в то же время легкая, как шарик. Я ни за что не могла ухватиться. Все казалось призрачным. Я оглядывалась вокруг: вот дом, в котором я живу, но глаза ничего не узнавали. Мне вдруг захотелось убежать далеко-далеко. Надо было успокоиться.
Я села на край кровати, в которой спала. Надо ее заправить, что ли. Прибраться. Как-то занять себя. Я взяла подушку, хотела ее взбить, и в этот самый момент раздался какой-то зудящий звук.
Я не сразу поняла, что это за звук. Низкий, настойчивый. Нет, это была мелодия, тихая, приятная. Моя сумка валялась на полу, я подняла ее и поняла, что звук идет изнутри. Я вспомнила, что Бен говорил что-то про телефон.
Достала аппарат. Он светился. Я долго смотрела на него. Какая-то часть моего сознания, похороненная глубоко на задворках памяти, точно знала, от кого этот звонок. И я ответила.
Мужской голос произнес:
– Кристин? Вы меня слышите?
Я сказала «да».
– Это ваш доктор. Все в порядке? Бен с вами рядом?
– Нет, – ответила я. – Он… А в чем дело?
Мужчина представился и сказал, что уже несколько недель у нас занятия.
– Мы занимаемся вашей памятью. – Я не ответила, и он продолжил: – Вы должны мне доверять. Пожалуйста, загляните в шкаф в вашей спальне. – Он снова помолчал. – Там в самом низу обувная коробка. Откройте ее. В ней лежит ваш дневник.
Я бросила взгляд на шкаф:
– Но откуда вы знаете?
– Вы сами мне сказали. Мы встречались вчера. И вместе решили, что вы начнете вести дневник. Именно тогда вы и сказали, где будете его прятать.
Я вам не верю! – чуть не сорвалось с языка, но это было бы невежливо, кроме того, это была не совсем правда.
– Ну что, посмотрите? – спросил он, и я ответила, что посмотрю, тогда он добавил: – В таком случае не теряйте времени. И ничего не говорите Бену.
Я не нажала «отбой» и прямо с телефоном подошла к шкафу. Доктор говорил правду. В самом низу шкафа стояла обувная коробка – синяя, с крышкой от другой коробки с надписью «Scholl». А в ней лежал дневник, завернутый в кусок ткани.
– Нашли? – спросил доктор.
Я достала и развернула находку. Дневник был из коричневой кожи, видимо дорогой.
– Кристин?
– Да-да. Дневник у меня.
– Отлично. Там есть записи?
Я открыла дневник и на первой же странице прочитала: «Меня зовут Кристин Лукас. Мне сорок семь лет. У меня амнезия». Мне стало страшно и интересно. Как будто шпионишь, только за самой собой.
– Есть, – сказала я.
– Прекрасно! – воскликнул доктор, пообещал, что позвонит завтра, и мы разъединились.
Я не двигалась. Опустившись на пол прямо у распахнутого шкафа, так и не убрав постель, я начала читать.
…И была ужасно разочарована. Потому что не помнила ничего из того, о чем читала. Никакого доктора Нэша, никаких кабинетов, в которых мы якобы встречались, никаких тестов, которые я вроде бы проходила. Я только что слышала голос этого человека, но не могла представить ни его самого, ни нашего разговора. Дневник читался как триллер. Но потом я нашла между страницами фотографию. Это был дом моего детства, дом, в котором я бы с такой радостью проснулась. Он был реальным, это была зацепка. Значит, я встречалась с доктором Нэшем и он дал мне этот снимок, этот осколок моего прошлого.
Я закрыла глаза. Вчера я описывала вслух свой дом, банку из-под сахара, вспоминала, как мы собирали ягоды. Помню ли я все это? Могу ли восстановить что-то еще? Надеясь вспомнить что-нибудь новое, я подумала о маме, о папе. Появлялись безмолвные образы. Блекло-оранжевый ковер, ваза оливкового цвета. Желтый детский комбинезончик на кнопочках спереди и с вышитым на груди утенком. Ярко-синее пластиковое сиденье для машины и поблекший розовый горшок.
Вещи, краски… Но ничего о моей жизни. Ничего. Я хочу видеть своих родителей, подумала я и вдруг впервые ясно осознала, что их нет в живых и я это знаю.
Я вздохнула и присела на край незаправленной кровати. Между страницами дневника лежала ручка. Почти бессознательно я взяла ее и приготовилась писать. Поднеся ручку к бумаге, я прикрыла глаза, чтобы сосредоточиться.
Именно тогда что-то произошло. Именно в этот миг мысль о смерти родителей запустила некий механизм, и я словно очнулась от долгого, глубокого сна. Ожила. И не постепенно, а резко. Как от удара током. Я вдруг очутилась не в собственной постели с открытым дневником в руках, а совсем в другом месте. Там, в прошлом, которое, как я думала, утрачено навсегда, почти осязая и чувствуя вкус окружающего. Я начала вспоминать.