Позже даже упросила маму купить и мне кисточки и краски, чтобы раскрашивать волосы других милых девочек. Так и стала художницей.
Хорошо было бы получить от Стивена такое наследие.
Конечно, если он меня всё же не зарежет.
Вот же размечталась…
Одним прекрасным вечером: войдёт в комнату тот второй, который здесь живёт кроме Стивена. Улыбнётся, по типу «ах вот же какая милая девочка, а ну-ка давай, дружище Стивен, посмотрим, что у неё внутри? ».
И вдвоём – нависнут надо мной, связанной или спелёнутой, аки куколка от бабочки-шелкопряда, – в точности так, как нависли те любопытные путешественники: на трассе, когда набежали, увидев измятый и перевёрнутый колёсами кверху джип и рядом девчушку, свернувшуюся калачиком на полотенчике для мытья окон… Колёса наверно ещё крутились, зависая с моста над пустотой…
Хороший джип – не взорвался, несмотря на газовый баллон, для ремонтных работ хранящийся в багажнике другана.
Бедная Лю Лю, когда почувствовала их взгляды и открыла глаза… – свысока на неё пялились сразу несколько лиц: в круг, будто лепестки подсолнуха – примерно восемь-десять голодных до зрелищ – втырились, излучая рентгены любопытства. Их занимал общий вопрос: неужели им повезло увидеть мёртвую девочку? Как в кино!
Увидеть совсем ещё тёплый труп – такое завсегда бодрит.
Лю Лю стало отвратительно гадко, и она снова закрыла глаза. Непреодолимо хотелось спать.
Спать, спать, спать…
– Если захотят посмотреть, что у меня внутри – может я так же – просто внезапно засну?
И тогда буду видеть сны… как Стивен заходит в больничную палату… с двумя чемоданчиками, в один из которых заберёт мою боль, а из другого заполнит пустоту чем-то золотисто-светлым…
А в следующей жизни я влюблюсь в человека с двумя чемоданчиками в руках, и он будет вызывать во мне неразгаданные таинственно-мистические чувства, и я пойду за ним на край света… а там он скинет меня с обрыва, выхватив у меня дамскую сумочку, где хранились все мои многими унижениями накопленные на новую жизнь денежки…
Примерно так, как в Ялте… когда баллон слезоточивого газа в лицо, а сумку – в руки…
И хорошо, если я всё-таки не разобьюсь и не утону… так же как героиня из «Ночи Кабирии»…
А после я пойду куда глаза глядят и встречу свою любовь… где-нибудь посреди прекрасного сада, среди роз, щебета птичек и неспешно прогуливающихся дам. Я буду идти в лёгких туфельках и под зонтиком… но вдруг появится незнакомый принц и попросит меня отдать ему зонтик, а когда я откажу… – я же откажу? Ну а как иначе, если не могу просто выполнить то, что просят? Всегда мне нужно знать, чем вызвана просьба, оправдана ли? И если просьба не понятная, даже если и совсем невинная – я в конечно откажу. И тогда – он выстрелит мне в лицо…
А может не так.
Может, Стивен с напарником придут с двумя ружьями и маленькой окровавленной птичкой. Одним ружьём Стивен сделает отверстие в куколке от бабочки-шелкопряда и вложит туда птичку, а другим… его дружок пошевелит в отверстии мёртвую птичку, а потом они будут обсуждать, кто из них вернее застрелит утку… И пусть кто-то из двоих решит, кого из нас принять на роль утки: птичку у меня в животе или меня – глупую и доверчивую Лю Лю.
Скоро рассвет. Может утром закатить Стивену истерику?
Только вряд ли получится. Оставь надежду всяк сюда входящий. При его постоянно добродушном выражении лица и беспрецедентной невозмутимости? Мне даже не представить такого. Вдруг истерично закричать? В его присутствии? Невозможно. Вероятно, именно поэтому мне лезут в голову абсолютные нелепицы, одна другой фантастичнее.
За окном протяжно завыл чей-то пёс. И следом захлопала крыльями тяжело взлетающая птица.
– Утка, конечно, кто же ещё… – вздохнула я…
Вставать не хотелось. Самочувствие всё ещё было не здоровым.
– Интересно, это я его так люблю? Лю лю…лю лю? Стивена? Или чего я делаю? – Подумала я, удивляясь тому, что не задавала себе этого вопроса. Это как бы подразумевалось само собой. Ни разу после того первого признания ещё в Париже, когда отчаянно-повинно сообщила ему, что втрескалась по уши. Практически через полчаса после обмена первыми приветствиями…
Странно, однако, спросив себя, я не почувствовала негодования или глупости такого вопроса. Напротив, он меня заинтересовал. По всему выходило, что я совсем не уверена, что люблю его? В его власти надо мной – не сомневалась, а вот любовь это или нечто иное – это ещё следовало распознать.
А если спросить иначе: обожаю ли я его? Да, разумеется. Беспощадно обожаю. Мистически!
Рабски? – Ну, не знаю… Наверно всё же нет. Если кривая выведет куда-нибудь не туда, то откуда ни возьмись заявится мой вечный партнёр и голубчик сарказм. И засмеёт меня же, издеваясь самым порочным образом.
Сарказм мой вечный напарник в бесконечных блужданиях по лабиринтам и ухабам бытия. С ним мы всегда придумаем, как увернуться от ударов судьбы. То есть, судьба-то своё дело знает и лупит-мало не покажется, но его величество мистер Сарказм внутри девочки Лю Лю – смеётся, тайно не веря ни Богу, ни чёрту, ни обещаниям «вечного блаженства» и прочего мусора для ловли буратин.
Буратин всегда ловят на липовые прутики, привесив к ним блестящий бриллиантовым блаженством крючок. А чего – недурно вышло: Блестящий Бриллиантовым Блаженством Крючок? Прямо можно так и записать: чтобы заловить для себя трудящегося бесплатно буратину – требуется закупиться достаточным количеством БэБэБэКов.
Коротко и доходчиво?
Ну нет, только не для буратин! Этим – лишь бы впереди светило «блаженство» (имеется в виду что угодно из разрекламированных ценностей для буратин)… Клюют-то буратины, конечно, на крючок, но – чувствуя не крючок, а запах будущего блаженства, излучаемый собственными извилинами мозга.
На самом деле, весь род человеческий живёт за счёт буратин, в частности только и держится: на бабском буратино-подобии… Как хошь её лупи, но подвесь необходимый ей же самой БэББэК, чтобы она постоянно глотала то, чего изволят ей вложить.
По правде сказать, похоже, я просто не знаю, что такое эта их человеческая «любовь». Любое описываемое влюблёнными чувство я легко признаю не любовью, а совершенно иными штучками. Например мои штучки? Можно их традиционно назвать любовью? – Ни секунды не сомневаюсь! Но – если не пугаться неделикатности – следует признать, что я вожделею любовника. Вожделение это специально-точное название того, что со мной происходит. Зависимость, заинтересованность, пристрастие к ласкам, комфортность в присутствии, уважение сродни поклонению – это всё есть точные названия моих чувств.
Но практически любое из этого – даже не совокупность, а единственное – люди традиционно переиначивают – в единое название: Любовь.
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Для каждой эмоции или чувства, разных по своей сути вещей – простенько и доступно (для буратин, вероятно, так и надо) существует – одно общеизвестное испокон веков название: О, да это любовь, детка, раздвинь скорее ножки!
Ну а зачем мне это? Переиначивать вслед за общественной бестолковостью? Но может многие люди не знают названия вещей или не различают собственных чувств в их многообразии?
Да, собственно, какое это имеет значение, люблю ли я любовника? Если бы не любила, то меня с ним и не было. Если уж данный вопрос кому-то и важен, так только мужьям и жёнам. Если не спишь – не хочешь, значит и не любишь. Просто, как математика младшего класса. Но всё это совершенно не важно.
А что важно?
Важно распознать, кто мы по отношению друг к другу. Словами песни Высоцкого: «назад пятьсот, пятьсот вперёд, и кто там после разберёт, что он забыл, кто я ему и кто он мне»…
Так и я, вернее мы вместе с бедняжкой Лю Лю – маемся по жизни, и всё стараемся рассмотреть «кто я ему, и кто он мне».