Спал он мало; только лишь иногда позволял себе отключиться, и то, только тогда, когда приходил Алексей и дежурил около инкубатора.
Алексей мог приходить только по вечерам, из-за своей работы (благо, что пока его не посылали в длительные полёты, а держали поблизости – то на орбите, то на Луне, и поэтому молодой человек мог хоть как-то помогать профессору).
Из шести дней комы, Алексей смог прийти только четыре раза. И эти четыре ночи, проведённые в лаборатории, немного сблизили Геннадия Юрьевича с молодым пилотом. Профессор понял, что Алексею не безразлична Ника; мало того – даже слепому было бы видно, что этот молодой человек любит её.
С одной стороны это было хорошо; Геннадий Юрьевич иногда даже радовался этому… Но с другой стороны, профессор понимал и полностью отдавал себе отчёт в том, что рано или поздно Алексей должен узнать правду. Он должен был узнать, что Ника не простая девушка, а искусственно выведенный биомеханизм. Как он к этому отнесётся? Что скажет? Что подумает? Что сделает? Профессор даже не мог ничего предположить. И каждый день планировал всё рассказать. А там – будь, что будет! Но стоило прийти Алексею, как слова застревали где-то в горле, и Геннадий Юрьевич не мог вымолвить и слова этой самой правды…
День шёл за днём, а профессор всё откладывал и откладывал непростой разговор с Алексеем.
И даже тогда, когда Ника пришла в себя, когда она открыла глаза и произнесла первое слово, которое, как гром поразило Геннадия Юрьевича, он всё-таки не смог рассказать молодому пилоту ту правду, которую он просто обязан был знать.
Первым словом, произнесённым Никой после пробуждения, было слово «Лёша».
С этого момента профессор понял, что слово «Геннадий» теперь было только на втором месте.
Девушка звала не своего создателя, которого по праву считала отцом, а своего возлюбленного, и с этим стоило смириться. Что и сделал Геннадий Юрьевич; он не противился, не обижался (хотя маленький червячок ревности всё-таки грызнул где-то внутри). Но папа понял, что его дочь стала взрослой, и пора было отпускать её на простор – в «большой мир», в который она так хотела попасть, и куда он, по своей глупости, не пускал её столько лет. Птенчик оперился и требовал отпустить его в полёт. Ну, значит, так тому и быть, думал тогда профессор, и принял решение дать волю своему созданию.
В первый день после пробуждения, когда Ника смогла, наконец, встать на ноги и пройти несколько шагов, он усадил её перед собой и долго смотрел на неё, после чего стал говорить о том, как он ошибался. Он пытался оправдываться, говоря, что думал только о сохранности хрупкого существа, которое он создал, говорил, что боялся навредить… боялся рисковать, ведь так много было поставлено на карту! Но, как оказалось, он сделал роковую ошибку: не пустил маленькую девочку в общество, в тот социум, в котором ей предстояло прожить около семисот лет.
Ника внимательно слушала его, и, когда профессор закончил свою речь, сделала то, от чего на душе у пожилого профессора стало как-то светлее – она улыбнулась и обняла своего «папу». Она не держала зла. Она не обижалась. Единственными чувствами, наполнявшими тогда душу девушки, были чувства радости и благодарности: радость, потому что, наконец, заточение её подошло к концу, а благодарность – за то, что ОН создал её, подарил самое дорогое, что может быть во всей вселенной – жизнь.
В первый раз за долгие, долгие годы Геннадий Юрьевич почувствовал какой-то странный комок у себя в горле; этот комок поднимался всё выше и выше, и только усилием воли профессор не пустил тогда скупую мужскую слезу (хотя, она так и норовила вылезти наружу!).
Отец и дочь обнялись и ещё долго сидели тогда в полной тишине, среди бесконечных мерцающих экранов подземной лаборатории.
А наверху кипела работа!
Министр не обманул. Через три-четыре часа после взрыва к остаткам санатория прибыла техника, и началась работа. Солнце село, но на работе это не сказывалось. Разбирались завалы, устранялись утечки воды, газа; грузовики сновали туда-сюда, вывозя обломки и многочисленный строительный мусор, в который превратился некогда блестящий санаторий.
В ту ночь, в лабораторию заходили люди, которых встречал профессор так же, как и майора Козлова. Но никто уже не пытался силой проникнуть в секретное помещение, – люди приходили лишь для того, чтобы предупредить профессора об опасности нахождения в лаборатории, так как наверху стали рушить оставшееся крыло здания. Спасатели и строители убеждали профессора покинуть помещение, говоря, что падающие обломки могут пробить потолок и похоронить его здесь. Но профессор только смеялся в ответ. Он никуда не собирался выходить, потому что там, в инкубаторе, лежала его дочь.
Но это уже было в прошлом… Ника теперь сидела напротив своего создателя.
И как раз в этот день – день, когда она очнулась – Профессор Левандовский вместе со своей дочерью вышли на поверхность.
Вокруг них сновали техники, строители, беспилотные роботы-ремонтники, люди в специальных экзоскелетах, позволяющих поднимать большие тяжести, взбираться по отвесным стенам, выполнять трудоёмкие работы…
Работа кипела.
Уцелевшее крыло здания уже давно было разрушено и вывезено, а на выровненной площадке начинали строить новый фундамент будущего санатория, который должен был быть таким же, как и прежде.
Министр, который руководил всем этим строительством лично, решил, что профессору с его дочерью хорошо бы было остаться недалеко от проведения работ. Почему он решил именно так – оставалось загадкой, но для Геннадия Юрьевича и Ники уже был возведён маленький двухэтажный домик где-то в километре от стройки. Новаторский метод строительства загородных домов поражал своей быстротой. 3D строительство чем-то напоминало 3D печать: как бы из ничего начинали появляться контуры здания, перегородки, коммуникации, окна, двери, воздуховоды, и даже мебель. В то время как профессор дежурил у инкубатора, строительство временного жилища уже практически было завершено, а в день, когда они вышли на улицу, дом уже полностью был готов к эксплуатации.
Теперь отец и дочь жили в этом двухэтажном домике, где у каждого была своя комната, имелась кухня, столовая, кинозал, два туалета и две ванные комнаты. Профессор поразился, когда зашёл в подвал и увидел свой любимый бильярд. И всё это благодаря новому методу 3D строительства, который только начинал набирать обороты, но ещё не до конца был проработан (этим методом пока что могли строить только небольшие дома и сооружения).
После всех этих событий и переживаний прошёл уже месяц. Возведение санатория подходило к завершению, оставалась только внутренняя отделка. Почти две тысячи квадратных метров, которые занимало здание, вскоре готовы были принять в своих стенах новых обитателей – кибернетических людей, над усовершенствованием которых работал профессор Левандовский.
После того, как профессор понял, что с Никой всё в порядке, его мозг, не умеющий оставаться без действия, вспомнил о Леонардо. Голова дворецкого была сохранена и перенесена в лабораторию ещё тем вечером, когда произошёл взрыв. Леонардо стал заикаться с такой силой, что понять, что он пытается сказать, было практически невозможно. Поэтому профессор погрузил голову несчастного в глубокий сон и законсервировал. И вот, пришло время, когда профессор занялся восстановлением своего непутёвого дворецкого. В результате, Леонардо получил новое тело, а вся информация с его сознанием была скачана в новую голову. Дворецкий был активирован и подведён к зеркалу, чтобы он мог увидеть, как теперь выглядит его тело и лицо. Леонардо был недоволен: «Но, сэр! Это же не я! Это не моё лицо и не моё тело! Мой смокинг был гораздо лучше этого! Я не был таким скуластым и смуглым!». На что профессор ответил: «Ты вот лучше помолчал бы! Вот она благодарность, итить твою налево! Его восстановили, подарили новую жизнь, а он ещё возмущается! Смотри! Ща вытащу из тебя твои непутёвые мозги и отключу к чёртовой матери!». Получив такую отповедь, Леонардо предпочёл помалкивать, и стал почему-то тише воды, ниже травы.