***
Нелегко им было после войны. Голодно и тяжко. Уехали молодые на Кубань, на родину мужа. Там родили троих дочек. Отец на них все нарадоваться не мог, любил их, баловал как мог. Игрушки сам мастерил, где в годы дефицита купить кукол?! Маргарита по дому как белка в колесе, за скотиной уход, в колхозе работа, трое деток, и муж-плохой помощник, но не жаловалась. Только вздыхала украдкой о платье. А потом и вздыхать перестала – уж какое тут платье, какие танцы?! Девчонки подрастают, скоро замуж. Старшая рано замуж выскочила, а там и младшенькие-погодки за ней потянулись. Маргарита Павловна и оглянуться не успела, а уж седина посеребрила волосы, морщины избороздили лоб. Посмотрит, бывало, Маргарита на себя в зеркало, да и вздохнет украдкой – жизнь-то мимо прошла, а платье-то так и не купила… вроде бы 60 годков прожила, немало, троих дочек подняла, скоро вон внуков нянчить, а платье купить так и не успела. Все некогда было, да и куда ходить-то в нем в колхозе?! Не пойдешь же в коровник в туфлях-лодочках и платье с накрахмаленным белым воротничком! А на танцы-то поздно уж. Какие танцы пенсионерке?!
***
Внуки заполнили дом и дни Маргариты Павловны. В суете будней в радостях и бедах, в заботах о внуках и муже пролетели как сон еще 10 лет. А уж как мужа схоронила, так и совсем сникла Маргарита. Не осталось в ней былой радости ни единой капли. Только вздохнет украдкой. «Мама, что ты одна да одна. Приезжай к нам. У нас Мишка жениться собрался, скоро улетит из родного гнезда!» – звала настойчиво старшая дочь. «Конечно, мама, переезжай! Хочешь, к Тане, хочешь, к нам», – звали наперебой другие девочки. Но Маргарита Павловна все упиралась. Все ждала чего-то.
***
Прошла дождливая осень, а за ней и зима. Начали таять снега, вернулись с юга грачи. А когда сошел снег и зазеленела молодая листва, увидели однажды утром соседки, что у дома Маргариты Павловны стоят несколько машин. Видели и старшую дочку – Татьяну в слезах. Перешептывались, что умерла Маргарита, не дожила до лета, не успела правнука понянчить. Когда провожали в последний путь, соседки все так же шептались, что покойница лежала в гробу не по случаю нарядной – седые волосы были завиты в локоны, одета она была в платье из тонкой шерсти кофейного цвета, с вырезом «лодочкой», пышной удлиненной юбкой, рукавами 3/4 и белоснежным накрахмаленным воротничком из машинного кружева «ришелье», в белых под цвет воротничка туфлях-лодочках на каблуке-«рюмочке».
Приданое
***
– Ну что расселся-то? Лучше вон люстру с антресоли бы достал! – прикрикнула дородная женщина на своего мужа, мирно устроившегося на диване перед телевизором. – А то молодые-то приедут, чего на новоселье-то дарить будем?! Машка-то ничего не взяла из приданого, все некуда было, а теперь-то как люди жить будут, крыша своя над головой, надо ж и люстры повесить и ковры постелить. Чего сидишь-то, Мииить?!
– Да иду я уже, иду. Не кричи, мать, – басом пророкотал муж.
Дмитрий Павлович был отнюдь не худеньким мужчиной преклонных лет. На то, чтобы принести из кладовки заказанные Анной Ярославовной вещи у него ушел ни один час. А она все покрикивала и подгоняла нерасторопного мужа. К полудню, когда в доме ожидали приезда дочери с зятем, в большой комнате выстроился целый батальон коробок и коробочек, сверточков и кошелочек с приданным для новой квартиры молодых. Чего здесь только не было: сервизы, хрусталь, ковры, гобелены, люстры с вентилятором и венец всего – медный начищенный заново электрический самовар – мечта чуть ли ни каждой советской семьи. Анна Ярославовна с гордостью взирала на приданное, собранное трудом и потом для единственной доченьки
.
***
Маша и Юра приехали после полудня – новенькая иномарка застряла на подступах к селу в весенней колее. Вот и задержались. Хорошо мимо проезжал сосед – тракторист, вытащил. Юра был зол, ему никогда не нравилась глушь родного села. Мария – спешила поделиться с матерью радостью, рассказать о новой городской квартире, трамваях, звенящих по утрам у них под окнами, о новой работе, до которой рукой подать…
Гости, засидевшись за чаем с домашними пирожками, остались ночевать. Юра немного отошел – разговорил его Дмитрий Павлович, восхищаясь новинкой немецкого автопрома.
На следующий день, когда гости засобирались домой – в город – Анна Ярославовна позвала их в большую горницу, разворачивать приданое. Она с энтузиазмом показывала им то одно, то другое, восхищенно щебеча:
– Вот ковер вам в зал на пол, а вот этот на стену повесите. Это я по великому блату достала в свое-то время. А вот сервиз – это нам с папой на свадьбу подарили, а я его сразу приберегла, как знала, что дочка родится – в приданое ей сберегла. Ой, Маша, а вот ваза – это хрусталь! Представляешь! Хрусталь! В сервант поставите, все гости обзавидуются!
Излияния тещи прервал Юрий:
– Мама! Да Вы что! Какой хрусталь? Какие ковры? Двадцать первый век на дворе! Этот хлам только если в краеведческий музей сдать!
– Ишь, чего удумал, – взбеленилась теща, – в музей! Да я от себя отрывала! Не доедала! Не допивала! По великому блату все брала! Дефицит же был! А он… в музей. Да ты хоть несчастную вазу своим трудом-то заработал? В дом-то принес? Голые стены одни! Машка вчера фотографии показывала – стыд! Как в хлеву, ни одного ковра. Да неужто я для единственной дочки чего пожалею? В музей…
Юра не стал спорить. Посадил жену в машину, разрешив взять с собой только одну хрустальную вазу – чтобы цветы было во что ставить – клятвенно заверив тещу с тестем, что эти самые цветы будет дарить жене каждые выходные.
***
После отъезда молодых, Дмитрий Павлович пыхтя и охая, уложил приданное на антресоли, под всхлипывания Анны Ярославовны.
– Не плачь, Аннушка, время – дело такое… сегодня им ничего не надо, а завтра с руками оторвут. Мода-то возвращается, – ласково погладив жену по пухлому плечу, пророкотал Митя.
Птичье молоко
В СССР торт на праздничном столе был не просто признаком достатка, а, так сказать, гарантом и воплощением этого самого достатка. И, конечно же, за этим самым гарантом приходилось выстаивать многочасовые очереди. Да и то не всегда удавалось приобрести вожделенный продукт – тортики в магазины привозили в ограниченном количестве.
В далеком 1986-м мы с подружкой Лидой учились в столице. Приезжим тогда давали общежитие, а так как учились мы хорошо, то получали и повышенную стипендию. Правда, торт на нее купить было не то, чтобы сложно, а нереально. Каждый день, по дороге из училища мы проходили мимо небольшого магазина с заманчивой вывеской «Торты», где продавались шедевры кондитерского искусства тех лет – «Прага», «Киевский» и, конечно же, «Птичье молоко». Мы с завистью смотрели на тех счастливых покупателей, кто мог позволить себе, отстояв очередь, подойти к прилавку и буднично произнести: «Один „Киевский“, пожалуйста и завяжите красивую ленту на коробке». Ленты завязывали не всем, т. к. за нее нужно было заплатить отдельно. Но были те, кто платил и уходил из магазина с красивой коробкой, перевязанной ярко-красной лентой, в руках.
– А давай, тоже купим торт! – однажды предложила Лида.
– Да ты что! Откуда у нас столько лишних денег? – возразила я, вытаращив на подругу глаза.
– А мы накопим! Давай с каждой стипендии откладывать понемногу, а потом купим торт. Соглашайся! Ну, пожалуйста! Всего-то 8 рублей надо и купим «Птичье молоко!» Говорят, он очень вкусный! – соблазняла меня подружка.
– Ну хорошо, – сдалась я, – до летних каникул нам осталось 4 месяца. Будем откладывать по 1 рублю и как раз после летней сессии купим себе вознаграждение – торт «Птичье молоко».
– Ураааа, – радостно завопила подружка, подпрыгивая на жгучем февральском морозце.
Сказано – сделано. Февраль, март, апрель и май пролетели незаметно. Мы добросовестно откладывали деньги на торт, отказывая себе в походах в кино за компанию и прочих мелких радостях. Летняя сессия подходила к концу, когда подружка получила письмо из Ленинграда, где проходил службу ее молодой человек, за которого она собиралась замуж, как только он отдаст долг Родине. Письмо до банальности простое, он встретил другую, и освобождает Лидию от всех обещаний. Подруга проплакала в подушку всю ночь, а утром пришла ко мне и попросила разрешения потратить все наши накопления, в сумме 8 рублей на поездку в Ленинград.