Домашние стучали в дверь, чтобы узнать, что происходит; я переворачивала стулья и уйму других вещей, ходила пошатываясь по комнате, обалдевшая больше от страха и поисков ответа на собственные вопросы, чем от бренди.
— Нет-нет, со мной все в порядке, не обращайте внимания! — крикнула я. — Принесите еще бренди. Принесите целый графин и поставьте у двери.
«Разве не было никакого нашептывания о знании наперед? Разве тебе самой не намекали об этом, пусть и из вторых рук? Лгунья. Трусливая лгунья. Тогда зачем же ты остановила машину, остановила и вошла в отделение телеграфа и чуть не послала телеграмму в шесть часов вечера? Зачем же ты тогда снимала телефонную трубку, в этой самой комнате, перед двенадцатью, и звонила ему в гостиницу? Зачем сняла ее во второй раз, уже в двенадцать, и позвонила в аэропорт как последнее прибежище?
Ты отрицаешь, что делала все это? Ты признаешь. Ну а раз признаешь, так неужели станешь отрицать, что у тебя было предчувствие? Ты признаешь, что оно у тебя было. А если признаешь, что оно у тебя было, ты же не станешь отрицать, что источником его явилась эта девушка? А ежели признаешь, что его источником явилась она, разве ты можешь отрицать, что, по крайней мере, онаполучила предостережение и пыталась передать его тебе?
Бренди, скорее бренди! Столько бренди, сколько можешь проглотить!
Бренди не помог, от него не стало легче. Мысль сильнее алкоголя. Он быстро сгорел и погас, как тот язычок надежды, который вспыхнул, когда раздался стук в дверь.
У тебя холодные руки, ты вся дрожишь. Больше разливаешь, чем подносишь к губам. Когда тебе было четыре или пять и ты впервые пошла в воскресную школу, тебе рассказали все о Боге. Прежде ты о Нем никогда не слыхала. Но ведь не испугалась! Бог был с положительным знаком. Он означал стены вокруг тебя и крышу над твоей головой. Сейчас тебе двадцать. И ты боишься, страшно боишься. Бог с отрицательным знаком. Стены расходятся, исчезает крыша над головой. Ты сейчас одна, нагая и очень маленькая, перед ночным ветром.
Они не знают. Они не могутзнать.
Они знали. Кто-то знал».
Кто-то прибежал, постучал в дверь и на сей раз, не дожидаясь ответа, заговорил:
— Там передают новости, мисс Рид. Вам лучше поскорей спуститься вниз.
Я распахнула дверь, прошла мимо них и сбежала по лестнице, халат, что был на мне, развевался у меня за плечами будто знамя, в руке я по-прежнему сжимала графин, о котором совершенно забыла.
Я опоздала.
«…С одиннадцати часов прошлого вечера».
Но все еще повторят, диктор оставался у микрофона. Вряд ли новости могли быть хорошими: я обратила внимание, что ни один из моих домашних не сделал попытки сообщить мне, что именно передавали. Они бочком вышли из комнаты, осталась одна миссис Хатчинс, задержавшаяся у двери: она, видимо, хотела убедиться, что ее помощь в последующие мгновения мне не понадобится.
Я увидела, что по-прежнему держу в руке графин, и рассеянно куда-то его поставила. Начало новостей пошло по второму кругу, и я очень низко склонила голову и притихла.
«Повторяем для тех из вас, кто поздно включили свои радиоприемники. Трансконтинентальный авиалайнер, который, как сообщалось, пропал с четырнадцатью пассажирами на борту, обнаружен примерно час назад поисковыми самолетами. Он упал в глубокий снег на склоне горы в отдаленном недоступном месте. Согласно сообщениям, никаких признаков жизни в районе падения самолета не замечено, полагают, что все находившиеся на его борту погибли. Потребуется какое-то время, прежде чем наземные поисковые партии доберутся до места падения. Никаких сведений с борта самолета не поступало с одиннадцати часов прошлого вечера».
Протянув руку, я выключила приемник.
Миссис Хатчинс сделала шаг мне навстречу.
Я легонько остановила ее рукой.