— А как отсюда?
По трубе снова постучали.
— А теперь еще отсюда. Чтобы не оказалось глухих мест. Мы в углу, слева от двери, Грэм. Вы слышите нас?
Труба снова отозвалась.
— Никаких глухих мест, — констатировал Доббс.
Монтер появился снова. Вытащил из кармана промокашку, легка смочил ее водой из-под крана и потыкал ею у основания трубы, где осыпались опилки и гипс, после чего свернул промокашку и положил в карман.
У дверей остановился, соединил большой палец с указательным в кружок, что означало успешное завершение работы, и показал им.
— Пользуйтесь на здоровье, — улыбнулся он и ушел.
Они тоже ушли, но через полтора часа. Доббс аккуратно укладывал что-то себе в карман.
— С этих чеков от Рида надо быстро сделать фотостаты, после чего они должны вернуться на место, где я их нашел.
— Ты думаешь, он знал, что они здесь? Зачем их вообще было солить? На двенадцать тысяч долларов…
— Он их не принял. Я думаю, они у него валялись, пока он не забыл, что они у него есть. Об этом говорят уже сами места, где чеки лежали. Один я нашел между комодом и стеной, он вывалился из задней части выдвижного ящика. Другой был смят, весь в табачных пятнах, похоже, об него вытирали скребок для чистки курительных трубок.
— Что он за тип?
— Либо очень глупый, либо очень умный. А это уже решать Макманусу, не нам. Я их отвезу, а ты садись на наушники.
К шести чеки были возвращены на место, а Доббс сменил Сокольски у наушников.
Он слышал лишь тишину, тишину пустой комнаты.
В шесть двадцать семь открылась и закрылась дверь. Прошаркали шаги, стихли. Послышалось, как глухо упала одежда, брошенная на спинку стула.
В комнате наверху все затаилось, только руки Доббса быстро набрасывали в блокноте стенографические знаки. Да и то лишь изредка — рука с карандашом чаще просто лежала на бумаге.
На дворе стемнело. Тонкий полумесяц света сиял вокруг трубы — там, где она уходила в пол. Не более кусочка остриженного ногтя. Если не считать этого света, комната оставалась темной. Они и друг друга-то едва видели. Рука Доббса вычерчивала в темноте крошечные крючки и палочки. Он на всякий случай отклячил мизинец, чтобы чувствовать, когда заканчивается страница блокнота.
В семь сильно заскребли ложкой, опустошая какую-то кастрюлю. После этого до половины восьмого иногда раздавался звон посуды. Затем она загремела, видно, собрали вместе несколько предметов сразу и отнесли куда-то. Со страшной силой полилась вода, и звон посуды смешивался с сопровождавшими его всплесками и бульканьем, а иногда и заглушался ими. Затем с посудой покончили, вытерли и с глухим стуком поставили на место.
Последовал новый период тишины. Рука Доббса праздно лежала, лишь изредка он бросал взгляд на фосфоресцирующие стрелки часов у себя на запястье.
9.12 — мужчина кашлянул.
9.14 — зашелестела газета.
9.16 — выбили трубку.
9.17 — скрипнул стул.
9.19 — снова полилась вода, на сей раз где-то дальше. Рука Доббса поднялась в темноте и потянула за воображаемую цепочку. Сокольски рассудительно кивнул.
9.20 — на пол упала туфля.
9.20 — за ней последовала другая.
9.21 — просачивание света у основания трубы прекратилось.
9.22 — заскрипели пружины кровати.
9.24 — они заскрипели еще раз, но уже гораздо легче, как будто человек устроился поудобней.
За сим ничего не последовало. Ночь шла своим чередом. В полночь Сокольски сменил Доббса.
Он слушал только тишину. Тишину в комнате спящего.
— Уже двадцать четыре часа, лейтенант. И еще никто и близко к нему не подходил. Он просто приходит домой, спит, уходит, снова приходит и снова спит. До нас лишь доносится фоновая музыка, мы даже не слышали звука его голоса.