Не знаю сейчас, что и сказать на это. Любил он Алабая больше, чем свою жену. Да и за что было Зарему любить? Она только лаялась да деньги требовала. Не довольствующийся малым не найдет ничего. Если бы меня спросили, почему Мустафа такой неудачник оказался, я бы сказал, что это Зарема во всем виновата. Вон, моя мать Анифе никогда отцу не перечила. Во всем поддерживала. А если и говорила что-то против, так я и не слышал никогда. Тихо они спорили. Потому и не голодали мы. И братья себе дома построили. А красавец Мустафа со всеми своими талантами так в люди и не выбился. Посмешищем городка стал. И будто интерес к жизни потерял. Говорил мало, отощал, поседел совсем. Глаза потухли. А я любил и жалел дядю Мустафу и всегда молился за него. Душевный он раньше был, веселый. Особенно, когда Алабай у него жил.
Однажды уехал Мустафа в город и не вернулся. Ни на следующий день, ни через неделю. Зарема отказалась его искать, снова ругаться стала, бездельником мужа назвала. Поехал тогда мой отец в город, в морге нашел. Потом были похороны.
В справке, которую выдали моему отцу, написали, что умер Мустафа от обширного инфаркта. Говорят, охранники обнаружили его возле мясокомбината в кустах утром. Странно, что при жизни Мустафа почти изгоем стал, отверженным, его жалели и обходили стороной, а на похороны чуть ли не весь городок пришел. Его усохшее тело в гробу накрыли нежнейшим зеленым шелком, мои мать и отец сидели рядом, словно самые близкие ему люди, а Заремы будто и не было – она казалась тенью у его гроба. Соседи и знакомые приходили, говорили: «Алла рахмет эйлесин, алла сизге сабыр берсин – пусть земля будет ему пухом, пусть Бог даст вам терпение», – и, попрощавшись с нами, выходили прочь.
Женщины во дворе готовили поминальный обед, и тихо было, никто не говорил – не о чем было. Все чувствовали горечь и сожаление, будто с Мустафой ушла из городка в тот день радость. Я на похоронах сильно плакал и дал себе и Мустафе слово, что поеду в город и расскажу Алабаю, как сильно хозяин тосковал по нему и умер от этой тоски.
С разрешения муллы собрался на следующее утро, мясокомбинат нашел быстро. Увидел будку охранников, забор, территорию с машинами. Возле забора росли кусты, в которых Мустафа прятался и за Алабаем наблюдал. Вот только Алабая не было. Бегали по двору какие-то дворняги. Может, спрятали его, чтобы людей не пугал? Подошел я к охраннику, представился, стал расспрашивать. После того, что он мне рассказал, сердце мое заболело, а глаза снова наполнились слезами. Оказывается, в тот вечер, когда дядя пришел посмотреть на своего пса и погиб от разрыва сердца, – почувствовал Алабай смерть хозяина, беспокойный стал, к забору все бегал, черную морду задирал и воздух нюхал. Говорят, собаки хорошо смерть чуют. А мертвый Мустафа в это время в кустах неподалеку лежал, коченел.
Когда стемнело, охранникам меняться надо было. Приехал на смену Семеныч, бывший афганец. Был он из всех самый злой. И оружие именное имел. Не знаю, что там произошло на самом деле, но, говорят, пьян был Семеныч в тот вечер, на смене отоспаться хотел. Алабай выпивших не любил, кидался. Вот он Семеныча за пальцы и прикусил. Охранник сам видел, как закричал Семеныч не своим голосом, вырвал пистолет из кобуры, выстрелил и в белую грудь собаке попал. Алабай заскулил, завертелся от боли. А Семеныч, не раздумывая, его вторым выстрелом в голову добил. Никто ничего и понять не успел, только стояли все и молча смотрели. И слова никто не сказал. Что говорить, если злое дело сделано?
Принесли пустые мешки и Алабая в них, как в саван, завернули. Семеныча на следующий день уволили. А Алабая на пустыре за оградой похоронили. Очень уж привыкли к нему охранники, даже водкой помянули. Говорят, хорошо служил, верный был, незлобивый. Выходит, погиб Алабай вместе с Мустафой в один вечер. Будто судьба у них была такая – общая.
…Я каждый день молюсь о дяде Мустафе. И думаю об Алабае. Кажется мне, будто идет Мустафа – большой, красивый, молодой, – по степи небесной под голубым небом, а вокруг него верный Алабай бегает и на бабочек трубно лает. Перед ними на зеленом лугу отара белых овец пасется. И хорошо им там вдвоем райских овец охранять. Так хорошо, как никогда не было на земле, при жизни. Знаю, что нельзя о собаках молиться. Но против правил, когда мулла не слышит, прочту молитву и об Алабае. И кажется мне, что машут они мне оба с небес – Мустафа рукой знаки подает, смеется, а Алабай своим белоснежным хвостом-веером виляет и черную морду к небу задирает. И тоже будто улыбается – клыки сахарные показывает, нетерпеливо подпрыгивает, фыркает.
И, видно, так оно и есть – действительно, они оба счастливы. Я не придумываю. Аллах справедлив!
Звездный гость
Старое должно исчезнуть…
Власть на Хораксе поменялась за одну ночь.
Никому раньше не нужен был этот маленький остров на гигантской планете с двумя океанами и десятком огромных континентов, флегматично плывущей по своему вечному, определенному богами Вселенной пути где-то на периферии космических трасс. В мегаполисах Метрополии уже более двухсот лет не было наличных денег, все расчеты осуществлялись по личному коду, имплантированному в запястье, перемещения с одного конца планеты на другой происходили благодаря телепортационным лентам.
Здесь, на маленьком острове Хоракс, затерявшемся в океане где-то между континентами, до сих пор работали ретро-банки с электронными кассами и живыми кассирами, ездили машины на бензиновых двигателях, вместо гигантских супермаркетов продукты продавались в маленьких лавочках. Роботов почти не было, их задействовали, в основном, на погрузках и земляных работах. Многочисленные корабли, траулеры, сухогрузы и катера, снующие по заливу, заправлялись дизельным топливом, и запах солярки возле нагретой солнцем пристани казался жителям привычным.
Вели свою тихую незатейливую жизнь три городка и множество прибрежных поселков, порты и автобазы. По закованным в асфальт улицам неторопливо трусили, лязгая железными боками, старенькие маршрутные такси и грузовики. Жители работали грузчиками, рыболовами, водителями, моряками, всё еще помня те навыки, которые так были развиты в давнее время изоляции от космоса. Они так и не освоились в новой реальности и уже забыли, как тяжело эта новая реальность давалась им в самом начале, когда Совет Великой Метрополии принял решение включить остров Хоракс в свой состав. Молодежь не знала об изнурительной войне между группами общин поселенцев за право управлять ресурсами острова и продавать Метрополии рыбу, местные сувениры и туристические услуги. Чтобы прекратить войну, Совет дал Хораксу независимость и назначил своего наместника. Остров оставили в покое.
Здесь до сих пор было чисто и девственно, не сливались в океан химические отходы, не проводились ядерные испытания и экологические эксперименты. Никому не был интересен Хоракс: слишком мал, чтобы вкладывать в него средства и слишком населен местными жителями, чтобы осуществить очередной ядерный эксперимент и смести его с лица планеты. Это был остров-музей, куда ученые-социологи, психологи и просто любопытные туристы прибывали познакомиться с бытом забытых времен, – маленький, отставший от жизни и будто законсервированный в прошлом. Непомерные амбиции Императора, войнами, подкупом и хитрыми торговыми операциями подчинившего себе все континенты, на Хоракс не распространялись.
Все изменилось три дня назад.
«Танки в городе! Какие танки? Этого просто не может быть, все это осталось где-то там, в смутных прошлых веках, в эпоху Войны. Один танк, правда, стоит на постаменте – возле покосившейся церквушки, где мы просим Богиню моря о щедрой добыче, – как ненужное напоминание о погибших в те кровавые времена. Но на него никто не обращает внимания – войну-то забыли», – думала пожилая некрасивая женщина, расплывшись грузными боками на грязном узеньком сиденье маршрутного такси, которое тряслось, лязгало всеми своими железными частями, тяжело пробираясь в потоке городских автомобилей.