– Но и за те два зафиксированных раза наша доблестная милиция давно уже пытается этого урода поймать, да только все как-то не может. Схема преступления всякий раз одна и та же: безлюдное место, вечернее время, одинокий прилично одетый, немного поддатый гражданин и его беспомощное состояние после укола биджипи шестнадцать, а потом самая банальная кража и новый жмурик. И при этом ни свидетелей, ни улик. Ищите, господа менты, ветра в поле.
Олег Николаевич замолчал, посмотрел в окно, потом повернулся и с какой-то радостной гордостью заявил:
– А я ведь не знал, что это из-за него ты на больничный попал. Я только сделал предположение и, надо сказать, не ошибся. Значит, и к тебе он свою руку приложил, порылся в карманах и все такое.
От спокойно-циничных фраз Тофеля меня кинуло сначала в жар, потом в холод. Вот уж не думал, что та дурацкая история с ограблением в парке всплывет так скоро.
– Знаете, там в парке меня насторожила одна фраза этого человека… – ни с того ни с сего разоткровенничался я.
– Какая?
– Он посмотрел мое адвокатское удостоверение, очень удивился и сказал: «А я думал, ты коммерсант».
– И что?
– Не знаю почему, нот мне эта фраза запомнилась.
– По-твоему, он питает какую-то особенную ненависть к предпринимателям?
Я пожал плечами.
– Выходит, что два раза он ошибся – сначала на тебе, потом на депутате Медведеве.
– Подождите, – от неожиданности я даже вскочил с места. – Вы считаете, что на Медведева напал тот же человек, что и на меня?
– У каждого преступника свой почерк, – сказал Тофель. – Думаю, что трюк с биджипи шестнадцать – это ноу-хау твоего нового знакомого. Хотя, знаешь, что-то в деле депутата Медведева не сходится. До сих пор для меня остается неясным вопрос: «Что можно было украсть у человека, бегающего по парку в спортивном костюме?»
Олег Николаевич загасил в пепельнице окурок и собрался уходить, но возле двери задержался и сказал:
– Получается, что на сегодняшний день ты единственный человек, знающий его в лицо.
Тофель внимательно посмотрел на меня и добавил:
– Если не хочешь, чтобы список жертв этого придурка увеличивался, шуруй в милицию и бухти там его приметы. Вот тебе визитка. – Олег Николаевич достал из кармана визитницу в металлическом корпусе, достал из нее картонный прямоугольник и кинул на стол передо мной.
– Майор Елена Федоровна Ковшова, – прочитал я.
– Мы с ней когда-то работали вместе. Не бойся, никто там тебя протоколами и допросами мучить не станет. Им хоть и неудавшаяся, но все же еще одна попытка совершить преступление для отчетности совсем не нужна. Короче, пойдешь к Ковшовой, скажешь, что ты от меня, поговоришь, так сказать, в неофициальной обстановке, расскажешь, как все было, опишешь приметы этого чудика – и все дела. Понял?
Елена Федоровна встретила меня довольно-таки холодно. Когда я вошел в кабинет с портретом президента на стене, она сразу же скрестила на груди руки, предложила сесть, молча выслушала мою историю и спросила:
– С каких это пор адвокаты стали преступников ловить?
– Я никого не ловлю, – ответил я.
– Да я не про вас, – произнесла она. – Я про Тофеля. Ему, видимо, в адвокатах то заняться нечем. Я вообще не понимаю, зачем он отправил вас ко мне.
– Чтобы я описал вам приметы этого преступника, – недоумевая ответил я.
– Да нет. Здесь явно что-то не то, – продолжила Ковшова. – На мой взгляд, все это очень попахивает уязвленным самолюбием. Дескать, вы поймать медбрата не можете, а я вам улики для его поимки дарю с барского плеча.
Елена Федоровна, прищурив глаза и глядя куда-то в потолок, задумалась.
Пока она молчала, я смотрел на портрет избранного на второй, последний по закону, срок президента нашей страны на стене и почему-то поймал себя на мысли, что в его взгляде определенно есть какая-то жесткая, стальная даже я бы сказал, хитринка. Моложавый, энергичный руководитель страны с совершенно лисьим, хитрым взглядом. И вот интересно кто в самом скором времени придет ему на смену? Ведь незаменимых же не бывает, даже среди президентов.
«Поживем, увидим», – вспомнил я присказку патологоанатома.
Словно очнувшись, Елена Федоровна вздохнула:
– Простите. Это я у Тофеля научилась людей, как микробов под микроскопом, изучать. Олег Николаевич в этом деле очень даже преуспел. Ваш Тофель тот еще черт!
– Если я не ослышался, вы упомянули про какого-то медбрата? – перебил я Ковшову.
Елена Федоровна снова о чем-то задумалась и на мой вопрос не обратила никакого внимания.
Пришлось повторить.
– Этого человека со шприцем в нашем отделе неофициально так окрестили, – наконец сказала она. – Вот и прицепилось к языку что-то вроде клички. Вернее, не клички, а погоняло. Клички то у животных. Хотя, этот субъект и есть самое настоящее животное. Надо же! Получается, что мы этого самого медбрата в глаза никогда не видели, но уже заочно с ним очень хорошо знакомы.
Ковшова прошлась по кабинету, села за стол и холодно заявила:
– Все, что вы мне рассказали, я, конечно же, приму к сведению, но, со своей стороны, хочу попросить вас, чтобы вы передали Тофелю, что я в его помощи не нуждаюсь. А теперь можете идти в видеотеку.
Из кабинета следователя я вышел как оплеванный и понял только одно – им всем до меня и моего случая в общем-то нет никакого дела: и у Ковшовой, и у Тофеля какие-то свои разборки и амбиции на предмет поимки человека с дурацким погонялом «медбрат».
В видеотеке я провел оставшиеся полдня – сначала полтора часа выискивая на экране монитора среди представленных в профиль и анфас физиономий преступников всех мастей знакомые черты лица и еще, наверное, часа два объясняя эксперту, составлявшему фоторобот, какие у медбрата были уши, нос, изгиб рта и разрез глаз. Результатом этих мучений стал лист бумаги с выполненным в черно-белой гамме портретом.
Эксперт распечатал на громко трещавшем матричном принтере фоторобот на нескольких листа бумаги и один из них дал мне. Я пригляделся и усмехнулся – все на портрете вроде было его, медбратово: и подбородок, и щетина, и форма носа и даже очки (очки, наверное, похожи более всего), но опознать преступника в этом совершенно бездушном компьютерном произведении, по-моему, было совершенно невозможно. Надо сказать, я долго пытался объяснить эксперту особенности спрятанной в уголках его рта кривой улыбки и даже всячески пытался изобразить врезавшиеся в память вытаращенные и в то же время прищуренные немного испуганные внимательные глаза, но потом понял, что какой бы совершенной ни была электроника, передать эти особенности она никогда не сможет. Ко всему прочему, после всех этих манипуляций и попыток описать человека, мне стало казаться, что я напрочь забыл его лицо, ведь как-то более тщательно описать черты его лица каждую в отдельности (ну, там отдельно нос, отдельно глаза) я не мог. Вообще не мог. И при этом я был убежден, что запомнил его лицо навсегда, как говорится, до конца своих дней.
– Вот дура! – сказал Тофель, когда я в конце рабочего дня вернулся на работу и пересказал свои злоключения. – Я, можно сказать, звездочку на ее погон прицепил, а она говорить, что ей моя помощь не нужна.
От злости Олег Николаевич даже вскочил с места, подошел к окну и, засунув руки в карманы брюк, стал смотреть куда-то вдаль.
Тем временем я вытащил из куртки сложенный вчетверо листок с портретом преступника, неторопливо расправил его и положил на стол перед собой.
Вдоволь налюбовавшись синими сумерками, Тофель отошел от окна, сделал несколько шагов по кабинету, увидел листок, тут же подскочил к нему и, облокотившись о стол, стал с нескрываемым любопытством рассматривать изображение, после чего спросил:
– Это он?
– Скорее да, чем нет, – усмехнулся я.
– В смысле? – вскинул на меня взгляд Тофель.