Как по волшебству, она вывернулась из моих рук, спрыгнула с подоконника и, продолжая смотреть на меня какими-то чужими глазами, начала пятиться вглубь дома. Черные волосы за ее спиной продолжали трепетать даже без ветра. Казалось, все тени обычно светлой комнаты слились вместе, обняв неестественно бледные плечи. Сгустились, завертелись лоскутками темного, смоляного тумана.
– Вы так привыкли надевать маски, что порой забываете, кто вы на самом деле. Выкидываете из памяти самое важное, оставляя лишь тленные желания плоти. Сами того не заметив, вы давно стали бездушными куклами, еще более хрупкими, чем фарфор или хрусталь. Вас достаточно лишь легонько толкнуть, на мгновение усомниться в ваших словах, и все суждения, на коих зиждется ваш мир, рухнут, осыпаясь прахом.
Я больше не видел даже намека на ее силуэт. Бурлящая тьма обступила меня со всех сторон, заражая сердце животным страхом. Мне казалось, что в этом темном болоте я слышу сотни голосов, вопящих от боли, ревущих от ужаса и на пике замолкающих. Навсегда.
– Уходи.
Ее всхлип – последнее, что я услышал, прежде чем вязкий водоворот затянул меня на дно.
* * *
То, в чем находилось мое сознание, по смелым прикидкам вполне можно было назвать тьмой. Что забавно, тьмой серой. Пульсирующей тьмой, дышащей и живой. Обволакивающей, обжигающей, затягивающей, душащей. Тьмой, от которой нельзя убежать, потому что не чувствуешь разницы между верхом и низом. Тьмой, от которой нельзя скрыться, ведь она просачивается в тебя сквозь закрытые веки и сжатые зубы. И ты слышишь ее, хотя твое среднее ухо не улавливает и малейшего колебания барабанных перепонок. Она кричит в тебе, рычит и плачет. Ежесекундно расщепляет на атомы, разрывает нейронные связи и собирает их вновь, попутно теряя детальки, как маленький шкодливый ребенок. И с каждым новым циклом разрушения все больше поглощает тебя, растворяя в серебристых барашках тумана.
Знакомый голос едва смог пробиться сквозь вату, наполнившую мои уши. Собрав остатки сил, я потянулся к нему. Недовольно зашипев, тьма постепенно стала отпускать. Последний удар ей нанесла рука, с силой схватившая меня за плечо и буквально вырвавшая из тьмы.
– Егор, да очнись же ты! – Утесов тряс меня уже двумя руками, голос его постепенно начинал срываться. – Да что с тобой такое!
Я открыл глаза и уставился на брезентовый темно-зеленый потолок в сырых разводах. В голове было пусто до звона в ушах. Ни одной завалявшейся мыслишки, только какая-то детская, беспричинная радость. Может, оттого, что закончилось наказание тьмой и я больше не был один? Ведь если подумать, то это мой первый опыт полного, бескрайнего одиночества. Всю жизнь, еще с яслей, рядом со мной находился Сашка. И двадцать лет назад в новый мир мы тоже вступили вдвоем… Вдвоем? Странно, почему это короткое слово смущает мой очнувшийся разум, а сердце бередит тоненькая иголка обиды.
Вялые размышления грубо прервал прилетевший мне в челюсть кулак.
– Твою ж мать, Егор! Заканчивай! У нас совсем нет времени, поднимайся! – Саша рванул меня за плечи, заставляя сесть на шаткой армейской раскладушке.
Ветхая ткань закряхтела и разорвалась с громким хлопком, вывалив меня на ледяной пол. Черт, давно хотел поменять эту пародию на кровать, да все руки не доходили. Теперь вот есть веский повод.
– Чего ты разорался, Утес, подождут выпивка и бабы, – похихикивая, проговорил я, пытаясь выбраться из ловушки скрутившейся простыни. – Сам же говорил, что у меня будет время выспаться. Если злишься за то, что тащить меня до дома пришлось, так извиняй. Не рассчитал силы. Сморило.
Бешеный вихрь, носившийся по двум квадратным метрам жилплощади, вдруг остановился и уставился на меня обалделыми глазами.
– Ты вообще в своем уме?
– Более чем, – поднявшись наконец с пола, я перешагнул каркас раскладушки, потянулся. – Господи, какой же кайф – выспаться. Я как будто еще раз родился.
– Выспаться? – напарник вдруг истерически засмеялся. – Хочешь сказать, что ты все это время спал?
– Ну да, а что не так-то? Ты же сам меня отправлял…
– Двое суток?
– В смысле? – Что-то явно было не так, или я чего-то не понимал. Либо Саня меня разыгрывает, либо…
– В смысле, где ты был двое суток, Егор?! – он перешел на крик. Но тут же осекся и, быстро выглянув из палатки, поплотнее задернул брезент.
– Саня, я не понимаю, о чем ты. Я спал. Тут, у себя дома.
Утесов опустил голову и снова засмеялся. На этот раз тихо и как-то обреченно.
– Спал у себя дома? – болванчиком он повторил за мной.
Потом подошел ко мне и схватил за плечи, заглядывая в глаза.
– Егорка… Где мы, по-твоему, сейчас?
– Ты сам-то с мозгами дружишь? – прошипел я, скидывая его руки. – Я уже говорил. У меня дома, на станции Красные Ворота, в моей палатке с этой долбаной раскладушкой, поменять которую у меня руки никак не доходили!
– Выгляни из палатки, – прошептал Саша, отводя глаза.
Бормоча себе под нос всевозможные нелестные пожелания шутнику-напарнику, я обошел его и отодвинул край брезентовой ширмы. Мне в лицо ударил свет ламп. Слишком яркий для нашей коммунистической красной ветки. Такое освещение могла позволить себе только…
– Мы на Ганзе, Егор. На Серпуховской радиальной.
В это же мгновение рядом со мной, будто из воздуха, материализовались двое крупных парней в форме. Распахнув дверь палатки, они схватили меня за руки.
– Старший сержант Егор Соловьев?
– Дда, – пробормотал я, вглядываясь в фигуру напарника, прикрытого темнотой палатки.
Саша все так же стоял, опустив голову. Его осунувшиеся плечи мелко подрагивали.
– Вы арестованы по подозрению в убийстве.
* * *
Раз-два-три-четыре, поворот, раз-два, поворот, раз-два-три-четыре, поворот, раз-два. Крохотный пенал размером три на полтора метра. Три бетонные стены и решетка, в дальнем углу в полу нужник. Ничего лишнего – обезьянник и не должен отличаться удобством.
От уважаемого следователя до главного подозреваемого в серийных убийствах за два дня. Как так могло получиться? Где я оступился? А главное, что со мной происходит? Простые вопросы без ответов. Они будоражат мозг, заставляя тело метаться в клетке по кругу. Четыре шага, поворот.
«– Егор, я тебе верю! – шептал Санька, с опаской оглядываясь на дежурного. – Быть не может, чтобы это был ты! Но… Улики и… Чтобы подготовить доказательную базу, мне необходимо знать, где ты все это время был и что делал. Мне-то ты можешь рассказать!
– Я спал, Саш, просто спал, – мне уже надоело в десятый раз отвечать на один и тот же вопрос. – Последнее, что помню: мы добрались до берлоги того мужичка, ты выломал дверь. И все, провал.
Он смотрит на меня, а в глазах я читаю недоверие и какую-то детскую обиду. Я его даже понимаю – у нас никогда не было тайн друг от друга, а теперь ему кажется, будто я что-то недоговариваю или вообще обманываю.
– Ты понимаешь, три человека – твои соседи и продавщица из палатки с книгами – утверждают, что видели тебя. Спустя четыре часа, как я тебя притащил домой, ты покинул палатку. Нам удалось проследить твой путь до перегона от Кузнецкого Моста к Китай-городу. А дальше ты будто сквозь землю провалился! Спустя почти сутки ты, как по волшебству, материализовался на Серпуховской. Снял номер на постоялом дворе и больше из него не выходил. В нем я тебя и нашел.
– Может, они видели не меня?
– Ага, и не тебя взяли на Серпуховской, и я сейчас не с тобой разговариваю! – Он злится. Злится и нервничает. Пол перед моей камерой уже сплошь усыпан окурками.
– Не знаю. Ну, может, я и страдаю лунатизмом, хотя раньше такого не было. Но странным мне кажется не это… Вопрос в том, почему вдруг обвинили меня?
Он опустил голову и оттолкнулся от решетки камеры.
– Пропала еще одна девушка. Как раз в эти два дня.
– И что с того?
– По показаниям свидетелей последним, кто с ней разговаривал… был ты, Егор.