Когда я пришла домой со странными свежими пятнами на платье, она загнала меня в спальню и стала допрашивать. Шесть часов допроса — и один и тот же вопрос, на который я отвечала честно, но она задавала его мне вновь и вновь, умоляя меня сознаться, что это неправда. Мы обе плакали, кричали, она даже ударила меня несколько раз. Еще задолго до того она водила меня по врачам, но не рассказывала им всей правды. Врачи утверждали, что у меня анемия. В психиатрию давно уже никто не верил, но и церковь в случае со мной оказалась бессильна. Теперь же перед матерью во весь рост встала угроза объяснения с полицией. Ее маленькая дочурка совершила то, чего никак нельзя допустить, нельзя даже поверить в это, но тем не менее необходимо держать в тайне. Так что она предпочла поверить в то, во что поверить было не в пример легче — что из-за неуемной похоти я уже в четырнадцать лет потеряла девственность. Потом я и в самом деле заболела. У меня начались обмороки, а стоило мне пробыть на солнце час или два, как я получала тепловой удар. Один из врачей заявил, что у меня фотофобия, другой — что это психосоматическое. Но потом я убила еще одного парня, это опять свалили на диких кошек, рыщущих по округе, и охотники устроили облаву. Вот тогда мы с матерью и отправились на запад.
Не было никого, кому она могла бы довериться. Те годы подкосили ее — три года в Восточном и четыре на Плато Молота. Но если я стану утверждать, что она так никому и не доверила своей тайны, это будет не вполне точно. Ее сестра Касси навсегда вернулась на Новый Марс и жила в Аресе с мужем, который закладывал фундамент корпорации Коберманов. Должно быть, в своих письмах мать не так уж мало поведала Касильде. Вряд ли она описывала в красках невероятный парализующий ужас, который не оставлял ее ни днем, ни ночью, но думаю, что этот дикий страх был виден между строк. Однако Касси между строк не читала. Все свое время она посвятила мужу и его деньгам. Нам она писала редко, и мы мало что знали о ней — она даже не сообщила о смерти мужа. Лишь на пороге собственной кончины Касси, похоже, заново перечитала или вспомнила письма матери. И ангелы подсказали ей, кто я такая на самом деле, она же поверила им на слово.
Наш дом в Восточном стоял на отшибе, в двадцати милях от Озера Молота и в пяти от ближайшей остановки флаера, и был лишь частично механизирован. Почту обычно привозили раз в месяц, если самому не ходить за ней в поселок. Только посылки и стеллаграммы приносили домой, остальное оставалось лежать в почтовом ящике, вместе с бакалеей, где-то в полумиле от дома, на повороте дороги. Однако нам почти никто ничего не присылал. Плато Молота — тоже весьма дикое место. По холмам бродят волки, на окраине под недостроенной дамбой ржавеют останки землечерпалок. Бары тут похожи на желтые музыкальные шкатулки, а с девушками, работающими в них, никто никогда почему-то не узаконивает отношений. Они подражают стилю женщин-вамп минувших веков: алые ногти, блестки в волосах, ледяные глаза.
Моя мать выбирала дом по каталогу. Понимала ли она, какое хитроумие проявила, купив именно этот дом именно в этом месте, или в собственное хитроумие она тоже не верила?
После переезда у нас оставалось не так много денег, но их хватило, чтобы кое-что перестроить, установить автоматические двери, кондиционеры, пылесборники. (А вбиблиотеке тетушки Касси было полно пыли. Она что, снова вошла в моду?)У меня был собственный аудиоцентр. Я лежала на полу в гостиной и слушала — Прокофьева, Стравинского, Ведера, Нильса. Музыка, которую я любила, пугала мою мать — она считала, что такая музыка подстегивает мое безумие. Она не понимала, что это мой успокоительный бальзам, и уходила в другой конец дома, когда я включала аудио.
Она пыталась заставить меня есть. У меня была потеря аппетита на нервной почве, она же считала, что я нарочно порчу свое здоровье. Потом я научилась притворяться, а она — позволять одурачить себя. Я уносила еду к себе в комнату, вываливала в пластиковую коробку, которую прятала под кроватью, а потом выбрасывала в примитивный измельчитель на кухне.