Этот Геннадий Варсонофьевич Моржов был такой же одинокий человек, как и Прохор Семёнович, только гораздо выше ростом и гораздо толще его. Он был крепенький, краснощёкенький и очень здоровый на вид. У него были светлые рыжеватые усики и толстый, тугой, увесистый нос с красноватым отливом. Его небольшие, неопределённого цвета глазки глядели на всех добродушно и даже приветливо. Голос у него был бас, и говорил он так громко, что издали казалось, будто трубит самая большая труба в самом большом оркестре. Смеялся он тоже громко, отрывисто: «Хах-ха!» – так что все от неожиданности вздрагивали, а чихал он и кашлял с такой страшной силой, что в доме перегорали электрические пробки, во всех комнатах гасли лампочки, а в окнах звенели стёкла, и притом он курил крепкие папироски.
В отличие от Прохора Семёновича Геннадий Варсонофьевич любил слушать радио и, как только расставил в своей комнате мебель, сейчас же включил радиорепродуктор и пошёл на кухню знакомиться с соседями.
– Я такой человек, – говорил он им, – я терпеть не могу тишины и больше всего на свете люблю слушать радио. Как только я приезжаю куда-нибудь, например на курорт или в дом отдыха, я сейчас же отыскиваю, где включается радио, и включаю его так, чтобы всем было слышно. Если кто-нибудь выключит, я тут же включаю снова. Его опять выключат, а я обратно включу. В конце концов всем надоест выключать, и радио работает без передышки весь день, с утра и до вечера. А мне только этого и надо. Да и остальным хорошо, не так скучно, не правда ли? Хах-ха!
И он засмеялся так громко, что все вздрогнули, а одна хозяйка даже выронила из рук кастрюлю, которую собиралась поставить как раз в этот момент на плиту.
На другой день Геннадий Варсонофьевич Моржов проснулся ни свет ни заря и тут же включил радиорепродуктор на полную мощность. Сила звука была так велика, что музыка проникла не только в соседние комнаты, но и в прихожую, и в коридор, и в ванную, и на кухню. Поэтому, пока Моржов курил свои папироски в прихожей, умывался и чистил зубы в ванной, жарил себе на кухне яичницу, он всё время слушал радио и был очень доволен.
Однако остальным жильцам это не очень понравилось, потому что некоторым хотелось ещё поспать, а какой уж тут может быть сон, если такие звуки! Один жилец, Виталий Сергеевич Холодецкий, который работал на заводе инженером-конструктором, даже высунулся в коридор и, увидев Моржова, сказал:
– Что это вы, соседушка, затеяли слушать радио спозаранку? Люди ведь спят ещё.
– Ничего, – хладнокровно ответил Моржов, – будем вставать уже.
– Да я, может быть, не хочу так рано вставать! Вы бы хоть дверь в свою комнату закрыли!
– А мне, может быть, удобнее, когда дверь открыта!
– А мне, может быть, было бы удобнее взять вашу сковородку да поставить вам на голову! – рассердился Холодецкий.
– А вот это было бы мне уже неудобно, – сухо сказал Геннадий Варсонофьевич и скрылся у себя в комнате вместе со сковородкой, на которой шипела яичница.
Виталий Сергеевич постоял в коридоре, но, убедившись, что Геннадий Варсонофьевич не думает выключать радио, пожал плечами и лёг обратно в постель. Конечно, в тот день ему уже больше не удалось по- спать.
Вскоре соседи заметили, что этот осёл, то есть не этот осёл, прошу прощения, а этот человек, вёл себя очень странно. Он никогда ничего не читал: ни газет, ни журналов, ни книг, не ходил ни в кино, ни в театр, ни в музеи, ни в картинные галереи, а только и делал, что слушал радио. Причём по радио он слушал всё: и последние известия, и урок гимнастики, хотя сам гимнастикой не занимался, и детскую передачу, и передачу для женщин. Как оказалось впоследствии, Геннадий Варсонофьевич даже на ночь не выключал репродуктор, и, как только утром радиостанция начинала работать, по всему дому неслись громкие звуки, которые поднимали жильцов с постелей.
– Вы бы хоть на минутку давали отдохнуть своему репродуктору, – говорила Геннадию Варсонофьевичу Людмила Дмитриевна.
– А пусть себе, – добродушно отвечал Геннадий Варсонофьевич. – Кому он мешает? Пусть поговорит, а мы послушаем.
– Так нельзя ли хоть чуточку тише? – просили жильцы.
– Отчего же нельзя! Тише можно, – соглашался Геннадий Варсонофьевич.
Он и на самом деле поворачивал регулятор громкости, чтобы было потише, но через минуту громкоговоритель снова работал на полную мощность. Жильцы были в отчаянии и только разводили руками, не зная, что предпринять, а Виталий Сергеевич выходил из себя и говорил:
– Честное слово, мне невмоготу больше! Я взялся рассчитать дома для завода одну конструкцию и никак не могу сосредоточиться из-за этого репродуктора. Вот увидите, я пойду к управдому жаловаться.
Однажды, когда его терпение окончательно лопнуло, он действительно помчался в домоуправление. Там как раз в это время уже был один из жильцов. Он хотел приобрести в магазине в рассрочку мебель и пришёл к секретарше за справкой.
Увидев управдома, который сидел за столом у окна, Виталий Сергеевич спросил:
– Товарищ управдом, скажите, пожалуйста, можно шуметь у себя в комнате на всю квартиру и мешать людям спать с шести часов утра?
– Зачем же это вам вдруг понадобилось шуметь на всю квартиру, да ещё с шести утра? – удивился управдом.
– Вы лучше подождите немного, – пошутил жилец, который пришёл за справкой. – Вот построят при коммунизме для всех дома со стенами пятиметровой толщины, тогда и шумите себе на здоровье.
– Научиться внимательно относиться друг к другу гораздо легче, чем делать пятиметровые стены, – откликнулась секретарша. – Я думаю, что при коммунизме у нас все будут сознательными, никто не станет шуметь, и ваши пятиметровые стены никому не понадобятся. А вы, гражданин, постеснялись бы шуметь, – обратилась она к Виталию Сергеевичу.
– Да разве это я шумлю? – удивился Виталий Сергеевич.
– Кто же у вас шумит в таком случае? – спросил управдом.
– Шумит наш новый жилец Геннадий Варсонофьевич, Моржов по фамилии.
– Как же он там шумит, этот ваш Моржов?
– Радио включает в неположенные часы. Прямо никакого спасения нет!
– А вы говорили ему, что так делать нельзя?
– Говорили, да он ничего слушать не хочет. Говорит: мне так удобнее!
– «Удобнее»! – с горькой усмешкой сказал управдом. – Сегодня ему удобнее шуметь на всю квартиру, не считаясь с людьми, а завтра станет удобнее взять чужую вещь или обокрасть ювелирный магазин. С этого «удобнее» всё зло и начинается. Вы не смейтесь, – сказал он, заметив на лице секретарши улыбку.
– Я не смеюсь, – ответила секретарша. – Я как раз уверена, что всё нехорошее начинается с неуважения к людям, от невнимания к ним, от недостатка чуткости.
– Ну хорошо, – сказал управдом, обращаясь к Виталию Сергеевичу. – Я зайду к этому вашему Моржову, поговорю с ним.
В тот же вечер он на самом деле зашёл к Моржову. Поздоровавшись с хозяином и покосившись на стоявший в углу комнаты на небольшом столике репродуктор, из которого вырывались бодрые звуки марша, управдом стащил с головы шапку и приветливо сказал:
– Ну как устроились, Геннадий Варсонофьевич? Поздравляю вас с новосельем!
– Спасибо, устроился хорошо, – пробасил Моржов, улыбаясь во весь рот и разглаживая рукой усы, отчего его глаза приняли какое-то хитроватое выражение.
– Что ж, я вижу, что хорошо, – ответил управдом, оглядываясь по сторонам.
– Что вы сказали? – спросил, не расслышав, Моржов.
– Вижу, что хорошо! – закричал управдом, стараясь заглушить радио.
– А-а, – понимающе протянул Моржов и прокричал в ответ: – Садитесь, будьте как дома!
Управдом присел на диван, положил на колени портфель и шапку и, снова покосившись на репродуктор, спросил:
– Что это, Геннадий Варсонофьевич, радио у вас всегда так громко играет?
– Что? – опять не расслышал Моржов.
– Радио, говорю, всегда так громко играет?! – закричал управдом изо всех сил.