Первые семь лет моей жизни мы вместе путешествовали в поисках дома. Останавливались в крупных городах и горных деревушках, но всегда держались подальше от моря. И каждый раз, когда мы ненадолго приезжали к Мими в Порт-Корал, после отъезда я очень скучала. Наконец, когда мне исполнилось семь, мама решила, что мы можем остаться здесь насовсем. Мы, как всегда, жили в одной комнате. Когда я пошла в третий класс, она сама отвела меня в школу.
Но через пару лет она исчезла.
Мама возвращалась примерно с той же регулярностью, что морской прилив. Но чем старше я становилась, тем сложнее было вычислить ее появление по лунным фазам или календарю.
Она просто появлялась на крыльце, словно буря на горизонте. И всегда стучала – меня это страшно раздражало. Она возвращалась всегда восторженная и со множеством историй, ее подарки взрослели вместе со мной – например, когда она рассказывала мне про контрацепцию или шла со мной в магазин, чтобы помочь выбрать лифчик побольше размером, – но потом снова исчезала.
Любовь и отношения с матерями – это сложно. Поэтому я осталась сидеть за кухонным столом, а она расположилась в соседней комнате.
Дверь открылась, и вошла Мими. Она совершенно не удивилась появлению мамы. Может, догадалась по испортившейся погоде. Может, она умеет распознавать разницу между обычными осадками и плохими предзнаменованиями – примерно так же, как ее колокольчики отличают сильный ветер от надвигающейся опасности.
– Hola[30], – сказала она и вошла со своими сумками на кухню. Остановилась, подставила щеку, и мама ее чмокнула. – Tienes hambre[31]?
– Просто умираю, – ответила мама и села у кухонной стойки, а Мими принялась готовить. Так всегда бывало, когда она приезжала в Порт-Корал в перерывах между заказами. Ее карьера художницы началась и пошла в гору после того, как она нарисовала залитое звездным светом парижское кафе на стене кофейни в Филадельфии, где она работала баристой, когда мне было пять. У нее имелся простенький сайт, где можно было купить ее картины, она ездила по всей стране, выполняя заказы. И наверняка еще рисовала граффити в свободное время. Ее жизнь – постоянное движение.
– Мими, что это значит? – Я повторила жест старого рыбака. И должна вам признаться, что найти жест в гугле было довольно сложно.
Моя abuela возмущенно фыркнула, а мать рассмеялась.
– Что? – требовательно спросила я.
– Это старый охранный знак, – сказала мать. – Для защиты от зла.
– Один старик сделал так в мою сторону.
Они обе разом прищурились – можно было практически услышать щелчок.
– Какой старик? – спросила мать таким голосом, словно была готова тут же наточить нож или сварить ядовитое зелье.
– Ну, там, на набережной.
На лице мамы появилось любопытство.
– Где именно на набережной?
Я отвела глаза.
– Ну, типа, в самом конце…
– Ты хочешь сказать, в бухте?
Мими яростным взглядом посмотрела на маму:
– Ты тоже туда ходила?
Та вполголоса выругалась.
– Я только что приехала. И кроме того, мне уже не семнадцать.
Мими снова взглянула на меня:
– Что ты там делала?
– Отвозила доставку. – Я подошла к холодильнику и достала оттуда банку ананасовой газировки. – Для магазина. – Я отхлебнула и посмотрела на нее.
Мими и моя мать обменялись тяжелыми взглядами. Я нахмурилась, снова чувствуя себя ребенком.
– Кстати, мне, возможно, придется опять туда пойти из-за фестиваля, – выпалила я.
Мама подняла брови:
– Ты организуешь Весенний фестиваль?
– Ну, по большей части этим занимается миссис Пенья, но каждый немного участвует. Мы будем собирать деньги, чтобы спасти бухту от перестройки каким-то девелопером.
– Ничего себе. – Мама по-настоящему удивилась. – Даже в Порт-Корале что-то меняется.
Мими положила на стойку кусок мяса и принялась отбивать его колотушкой. Оно весь день мариновалось. Лук и давленый чеснок уже шкворчали в оливковом масле. В животе у меня заурчало.
Мама ровно посмотрела на Мими.
– Если все участвуют, то что тогда делаешь ты? Колдуешь, наверное?
Она специально употребила это слово, чтобы позлить Мими, но та не клюнула на наживку, а просто положила кусок панированного мяса в кипящее масло. Мими – curandera, знахарка. Она выращивает травы у себя в саду и делает из них чаи, зелья и настойки, но она никогда не называет себя колдуньей. Это слово используется стариками, очень редко и всегда в негативном смысле. Но я слышала, как люди шептались так про маму. Иногда поздно ночью, когда она бывала дома, раздавался стук в дверь, и по ту сторону оказывалась чья-нибудь скорбная фигура. Тогда мама садилась за старый деревянный стол и раскладывала карты. Она прекрасно владела языком заклятий и диалектами разбитого сердца.
– Ты хотела бы сделать что-то конкретное? – спросила я у Мими. – Может, небольшую лавочку с пучками трав и какими-нибудь настойками?
– No sé, mi amor[32]. Посмотрим.
– Мими, фестиваль через три недели.
Мими шлепнула мать по руке, тянувшейся к первому готовому стейку.
– Oye[33], не надо меня торопить.
Мама сунула в рот кусочек мяса, который ей удалось отщипнуть.
– Ну, а у тебя самой какой проект? – спросила она.
– Пока не знаю. Все мне твердят, что надо думать об учебе – как будто я не отличница еще со времен детского сада!
– Моя талантливая Роза! – пылко сказала мать, и я сделала над собой усилие, чтобы не разозлиться.
– Можно устроить турнир по домино с viejitos в качестве тренеров, – предложила я. – Ксиомара может давать уроки сальсы и бачаты. И угощать всех pastelitos и кубинскими сэндвичами – такой оммаж Хемингуэю, и еще устроить конкурс, кто поймает самую большую рыбу.
– Все это очень… по-кубински, – отметила мать.
Моя улыбка погасла. Мне стало некомфортно от необходимости отстаивать перед ней свою идею. Я откашлялась:
– Ну, bodega все это спонсирует, ну и в нашем городе действительно много людей латиноамериканского происхождения, не только с Кубы, так что все логично.
– Латиноамериканского происхождения? – переспросила Мими, уперев руку в бедро.
– Обобщающий термин, – сказала мать.
Мими подняла глаза к потолку:
– Eso no es un palabra[34].
– Это просто выражение, не заморачивайся, – сказала мать, а потом ухмыльнулась: – Ты заметила, как она размахивает руками, когда сердится? Того и гляди, самолет приземлится.
Мими расхохоталась, и даже мне пришлось подавить смешок.
Потом мы все вместе поужинали bistec empanizado[35]. Моя мама сидела напротив меня, свернувшись на стуле, и улыбалась, пока Мими рассказывала ей последние сплетни о соседях. Дождь снаружи начал утихать, и я погрузилась в уют нашего совместного ужина. Интересно, как долго она пробудет здесь на этот раз?
– Какие у тебя завтра занятия? – спросила мама, вставая, чтобы сварить кофе. Мими отнесла тарелки к раковине.
– Завтра воскресенье, – сказала я. – Хотя на самом деле это неважно, потому что они все онлайн.
– Я бы так не смогла. Мне нужен внешний контроль, – заметила она совершенно серьезно.
У Мими вырвался резкий смешок. Он тут же оборвался, но мы успели его услышать.
И вся установившаяся легкость разлетелась в один миг, словно упавшая на пол тарелка. Ножи и вилки злобно клацали, пока Мими мыла их в раковине. Мама насыпала сахар в железную чашку, просыпав часть на стойку – кто-нибудь потом уберет. Она плеснула в чашку первую порцию жидкости и принялась быстро стучать ложечкой, размешивая сахар в горячем эспрессо и взбивая возмущенную пену – обязательный атрибут кубинского кофе. Губы Мими сложились в тонкую линию – знакомая гримаса раздражения.
Казалось, кто-нибудь сейчас взорвется. Что называется, добро пожаловать домой.
Я взяла свой ноутбук и поднялась на ноги.
– Пойду доделаю кое-что.
У себя в комнате я принялась напряженно вышагивать перед своим алтарем, стоявшим на небольшом ночном столике. А в глубине дома мама и бабушка начали ссориться.