СТАТУС РЕГИОНА В СОСТАВЕ ИМПЕРИИ: КОНСТРУКЦИИ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Вхождение Казахской степи в состав Российской империи – это сложный и неоднозначный процесс, протекавший в течение длительного времени и обусловливавшийся набором разнообразных условий и факторов. Региональная неоднородность Казахской степи, амбивалентность имперской политики, особенности геополитической ситуации, трудности в изучении истории казахских правовых и политических институтов в период, предшествовавший началу XVIII столетия, и другие нюансы позволяют исследователям находить новые горизонты для научных дискуссий. При этом ключевую роль занимает проблема определения статуса казахских жузов/регионов в составе империи[51]. С объективной точки зрения ответ на вопрос, как изменялись формы управления Казахской степью и каким образом такие перемены влияли на трансформацию политического и правового сознания местных жителей, формирует некие концептуальные схемы, которые во многом определяются такими понятиями, как колония, протекторат, вассальные отношения. Как мы увидим, анализ с помощью этих понятий отдельных институтов (особенности ханской власти у казахов, адат, суд биев и др.) не всегда является убедительным и приобретает характер искусственных обобщений. Если имперские власти могли рассматривать свои отношения с казахской кочевой элитой через категории подданства и колониальный контекст, то не исключено, что подходы местной родовой верхушки к восприятию империи были более разнообразны: например, временный политический союз или стратегический альянс, участники которого в зависимости от текущей конъюнктуры способны были менять свои взгляды и тактику поведения. Анализ современных исследований поможет нам понять, что имперскую историю Казахской степи не следует сводить только к принципам линейности. Она включает в себя целый ряд региональных, институциональных, социальных и иных особенностей.
Взгляды исследователей на представленную выше проблематику условно можно разделить на несколько групп. К первой относятся попытки выявить закономерности в политико-правовых отношениях между империей и казахами и показать, что эти взаимодействия развивались по какому-то определенному институциональному сценарию. Большое значение здесь уделяется анализу юридических документов и имперской политики как таковой. Второй подход пытается минимизировать значение политико-правовой терминологии (сюзеренитет, подданство, вассальные отношения и др.), которую историки используют для объяснения процесса вхождения казахских земель в состав Российской империи. Такие выводы делаются на основании утверждения об отсутствии в начале XVIII в. государственности у казахов. Следующая группа исследователей стремится доказать, что сам характер политико-правовых отношений не был облачен на ранних стадиях в форму неопределенности и некоего поэтапного ограничения суверенности казахских земель. Имперская политика с самого начала была колониальной. Другие ученые обращают внимание на комплексность и взаимообусловленность внешних и внутренних процессов, а также на то обстоятельство, что казахи и империя должны были не только ориентироваться на интересы друг друга, но и учитывать влияние других своих политических соседей и конкурентов. В последнее время становится популярным подход, фокус которого смещается от политического контекста к изучению взаимодействия пограничных обществ. В результате этого взаимодействия формируется контактная зона, жители которой не всегда придают большое значение имперской политике, так как руководствуются стремлением к достижению взаимной выгоды и прагматизмом.
Остановимся на каждом из представленных подходов подробнее. Согласно историкам первого направления, после присяги кочевой элиты Младшего и Среднего жузов начался период формально-правового сюзеренитета Российской империи[52]. При этом отношения между казахами и империей были не столько вассальными, сколько союзническими[53]. С середины XVIII в. ситуация меняется – на общеимперском и региональном уровнях формируются попытки по созданию системы управления казахами. Это эпоха так называемого государственно-политического протектората[54]. Следующий этап начинается после отмены ханской власти в Младшем (1824) и Среднем (1822) жузах. Эти реформы заложили принципы колониального управления казахами[55]. Данный анализ изменения политико-правового статуса Казахской степи в составе Российской империи хотя и представляется логичным, однако содержит целый ряд пробелов и положений, аргументированность которых не является убедительной. Прежде всего, понятия вассалитета и протектората по своему содержанию больше тяготеют к средневековой европейской модели вассала и сюзерена, но не к той модели, которую выработали колониальные империи Нового времени, – например, политика Британии и Германии в Восточной Африке[56] или опыт Российской империи по созданию протекторатов в Центральной Азии во второй половине XIX в.[57] С другой стороны, исследования И. В. Ерофеевой, К. А. Жиренчина сосредоточены преимущественно на русско-казахском сценарии, оставляя за пределами внимания читателя подробный анализ других геополитических контекстов. Интересным в связи с этим является вопрос о роли фирманов[58] на ханство, полученных представителями кочевой элиты от правителей центральноазиатских государств[59]. Есть основания полагать, что интенсивность контактов казахов со своими южными, юго-восточными и восточными соседями могла определять важные изменения в политической, общественной и экономической жизни[60]. Пожалуй, одним из самых противоречивых положений, представленных И. В. Ерофеевой, является попытка рассмотреть обычное право через призму понятий «модернизация», «традиция» и «альтернатива». Считая, что древние нормы адата (Касым-хана[61], Есим-хана[62], Тауке-хана[63]), бытовавшие в устной форме, воспринимались некоторыми казахскими правителями как «реминисценция» старины, Ерофеева пытается показать, что хан Младшего жуза Абулхаир, испытав европейское культурное влияние, стал мечтать о реальных властных функциях и прерогативах. Чтобы осуществить это, необходимо было преодолеть указания о формальном статусе ханской власти в обычном праве и ввести его в область «государственного права»[64]. Эта формулировка содержит ощутимые противоречия. Очевидно, что в казахском обществе не было разделения на обычное и так называемое «государственное право». Когда речь идет о модернизации, включая и правовые изменения, историки в основном фокусируются на влиянии Российской империи. Это не совсем верно, так как в XVIII и XIX столетиях и, вероятно, еще раньше местное право испытало сильное влияние мусульманских норм, значительную роль в распространении которых сыграли Кокандское и Хивинское ханства[65]. Важно отметить и то обстоятельство, что адат для казахов не представлялся в виде исторически устойчивой и территориально целостной традиции. Его нормы могли не только иметь региональные различия (в пределах жузов, родовых подразделений и даже отдельных аулов), но и эволюционировать с учетом менявшихся интересов, образа жизни, экономических потребностей[66]. В следующих главах нашего исследования станет очевидным и то, что русские чиновники, в отличие от самих казахов, редко придавали большое значение контекстуальным особенностям адата. Считая, что ориентация на Россию позволяла Абулхаир-хану думать о реформе местного права по своему собственному сценарию, И. В. Ерофеева переоценивает наличие какой-либо значимой автономии в плане принятия решений казахскими правителями. Несмотря на отсутствие строгого контроля, империя могла достаточно жестко реагировать на те или иные факторы проявления самостоятельности, что, по сути, больше отражает формы колониального управления, а не отношения вассала и сюзерена. Одним из проявлений такого контроля было стремление противодействовать попыткам чингизидов[67] самостоятельно кодифицировать нормы местного права. Так, в 1789 г. уфимский и симбирский наместник О. А. Игельстром выступил против обнародованных в Младшем казахском жузе «узаконений» хана Каипа[68].