На занятиях было много интересного и познавательного. Мы рисовали в разных техниках, использовали мольберты, лепили из папье-маше. Получалось у меня средне. Совсем не получалось у меня на музыкальных занятиях. Сольфеджио было мучением и бесконечным унижением. Я возмущался, что эта чертова музыкальная грамота не имеет отношения к изобразительному направлению, но музыка была частью обязательных занятий для всех учащихся в школе искусств.
Я хотел уйти из школы искусств из-за музыкалки. Мама меня уговаривала остаться и потерпеть. Она объясняла, что, став художником, я смогу заниматься оформлением выставок и витрин, а значит, ездить и за границу. Я отучился первый год и бросил на второй, когда добавилась проблема со временем в обычной школе, стало больше уроков – я не успевал обедать перед занятиями и оставался голодным весь день.
Пианино у нас дома, купленное еще для «балеруна» Кости, не пригодилось и мне. Тетя Люба продала его. Было интересно посмотреть, как грузчики выносят тяжелое пианино на специальных ремнях с четвертого этажа пешком.
Настольный теннис дома
С исчезновением пианино добавилось место в большой комнате, служившей спальней дедушке. Брат Костя придумал играть в настольный теннис, разложив обеденный стол для гостей прямо в комнате. Он ставил сетку, а вот ракеток нормальных долго не было. Мы объездили и обзвонили много спортивных магазинов, но безрезультатно. Желанными были китайские мягкие ракетки. В итоге я научился неплохо играть в пинг-понг.
Слуховой аппарат
Дед Вася был глуховат, поэтому включал телевизор на полную громкость и прикладывал ладонь к уху, когда с ним говорили.
Дедушка не слышал дверной звонок и даже стук в дверь. Пару раз я забывал взять ключи, уходя в школу, и потом не мог попасть домой, хотя там был дед. Он не слышал звонка и моих отчаянных ударов ногами в хилую деревянную дверь. Я спускался с четвертого этажа, шел к ближайшему уличному телефону (таксофону) и звонил домой. Дед слышал, потому что в квартире был специальный телефонный аппарат для слабослышащих.
Еще у деда Васи имелся слуховой электронный аппарат, вмонтированный в очки, но носил он его только по «праздникам», так как аккумуляторы садились очень быстро и аппарат утомлял, давая массу лишних шумов вместо голосов.
Пионерлагерь «Березка»
В июне 1983 года после первого класса меня отправили в пионерский лагерь. Путевка от маминой работы – электрозавода. Лагерь был полностью деревянным и очень старым. Каким-то серым и беспросветным.
Комната мальчиков моего отряда представала собой длинный узкий коридор с 10—12 железными кроватями в ряд. Первый раз в жизни я увидел туалет без унитаза и даже кабинок или хотя бы перегородок. Неприятный туалет в школе без сидений, дверей и туалетной бумаги показался теперь мне прекрасным местом.
Лагерный туалет представлял собой огромную выгребную яму и несколько длинных половых досок сверху. Там жутко пахло и было опасно, так как доски ходили ходуном, когда туалетом пользовались сразу несколько человек. Ни о какой приватности речь не шла. Главное было – не запачкаться, так как некоторые дети оставляли следы жизнедеятельности прямо на половых досках, боясь ближе пододвинуться к краю. Не удивительно, что многие предпочитали справлять нужду не в туалете, а в кустах, или даже уходить в лес через дыру в заборе лагеря – хорошо, что было лето, хоть и дождливое.
Позабавила меня игра в футбол «по зонам». Вожатый строго сообщил: должна быть четкая расстановка игроков на поле. Мне досталась роль правого полузащитника, то есть справа в середине поля. Я уже немного понимал в футболе, как мне казалось. Папа научил меня бить мяч подъемом, щечкой ступни и даже «шведкой». Но это не пригодилось. Семи-восьмилетние дети играли на большом футбольном поле.
Минут 20 игра проходила у одних ворот. Мяч не покидал штрафную площадь. По сути, играли четыре-пять человек из 22, находящихся на поле, так как остальным было велено не покидать своей зоны ответственности. Вот так я и еще 16 человек стояли без дела в надежде, что когда-нибудь мяч окажется и в нашей зоне. Если вдруг кто-то из ребят не выдерживал и покидал свою зону, вожатый несгибаемой волей и криком возвращал слабака на место. Не знаю, чем бы мог закончиться этот матч, но пошел сильный дождь, и игра была завершена досрочно.
Однажды я проснулся под звуки горна, требующего встать и пойти на зарядку под дождик. Все было как обычно, но в то утро на лице своем я обнаружил немного зубной пасты. Сразу вспомнил рассказы о том, что дети рисуют пастой на лицах спящих, например, усы и брови. Это должно позабавить других, ведь «соня» проспал издевательство над собой. Я, видимо, ворочался во сне и размазал пасту по лицу. Не стал поднимать крик – быстро вытер лицо полотенцем и перевернул подушку со следами пасты. Авторы художества вскоре нашлись, так как только они и пытались разглядеть пасту на моем лице. Кстати, в то время паста была редкостью, я использовал зубной порошок.
Папа и мама приезжали навестить меня в лагере. Я, конечно, умолял забрать меня из этой «тюрьмы». Но не получил досрочного освобождения. «Отмотал» весь «срок» – месяц.
Письмо маме
Несколько дней передохнув дома в Москве, я получил новый «срок». Теперь путевку в другой лагерь достала тетя Люба на своей работе. Этот лагерь был современнее и лучше в организации быта, а вожатые более участливы. С подачи вожатой я написал письмо домой. Знаменитое в нашей семье письмо сохранилось до сих пор. «Ты, мама, красивая, умная, УМНЕЕ всех, кроме Ленина».
Мне и девочке из моего отряда досталась почетная роль – поездка на микроавтобусе «рафик» к местному памятнику героям войны для возложения цветов. Оказалось, что это был предлог – основная задача для взрослых состояла в закупке водки в местном магазине сельпо. Там была длинная очередь, и поэтому пришлось долго ждать в душной машине. Я смотрел из окна на очередь перед входом в магазин и думал, что Ленин, наверное, такое не одобрил бы.
В этом лагере пригодилось умение играть в настольный теннис. За счет побед я пользовался уважением мальчиков. Жаль, что теннисных шариков быстро не стало. Вожатая объяснила, что нам еще повезло. Почти весь запас шариков дети потоптали и потеряли еще в первую смену. Мы были во вторую смену в июле, так что третьей смене теперь вообще шариков не осталось.
Ах, Одесса!
После двух месяцев лагерей мне наконец-то повезло. Папа раздобыл путевку в дом отдыха у Черного моря под Одессой. В августе 1983 года я, папа, мама и Костя полетели на самолете в Одессу.
Утро дня вылета не задалось. Найти такси оказалось невозможно, несмотря на массу усилий, и мы поехали в Шереметьево на частнике. Вскоре наши «жигули» остановил гаишник. Водитель сказал: «Я Миша», – и вышел из машины навстречу инспектору. Папа пояснил: если гаишник спросит нас, то мы скажем, что это наш знакомый Миша. Это для того, чтобы подтвердить: везет он нас по дружбе, а не за деньги. Это было вранье, но мы оказались поставлены в такую ситуацию необходимостью успеть на самолет, а доехать на законном такси возможности не представилось. В аэропорту Одессы ситуация с такси оказалась не лучше, но мы уже не спешили и потому, как полагается сознательному советскому человеку, с мучениями доехали на переполненном общественном автобусе в адской жаре.
У нас был свой однокомнатный домик среди множества других на территории здравницы. Имелась столовая, а по вечерам играла музыка на танцевальной площадке. Мегахитом была песня «Ах, Одесса, жемчужина у моря…». Само море оказалось почему-то холодным. Зато я научился играть в карты на пляже. Через несколько дней море потеплело, а у его кромки появилось очень много полосатых насекомых. Это были тысячи тысяч колорадских жуков. Папа предположил, что это происки американцев, специально доставляющих жучков в СССР для порчи урожая.