И вышел.
А я медленно опустилась на стул, сложила руки перед собой, погладила белоснежную скатерть, вышитую мной в прошлом году… Что же будет дальше? Мама вернется, а меня след простыл. И дом не прогрет. Холодно, одиноко, никто ее не ждет.
Слёзы уже скопились в уголках моих глаз, но я не позволила им пролиться. Вскочив, тряхнула головой, стукнула кулаком по столу и проговорила громко, избавляясь таким образом от страха:
– Не сидеть же здесь вечно?! Не могу я здесь! И вообще, что сделано – то сделано, а я давно говорила, что сбегу, если не пустит!
Кивнув себе, перекинула косу на спину и пошла к матери в спальню. Достала старенький писчий набор и принялась сочинять письмо. Получилось очень даже неплохо, если вкратце: влюбилась, замуж выскочила, уехала. Он замечательный, ни о чем не волнуйся, скоро позовем тебя в гости в столицу.
Как-то так.
Жаль, мама не оценит. В любовь она не верит – сказки, говорит; в замужество тоже не верит – рабством называет; богачей не любит – чопорными снобами их обзывает. И столицу терпеть не может, говорит, что нужно жить там, где родился. Мол, здесь наше место, и нечего смотреть по сторонам.
И переубедить ее невозможно – сколько я пыталась, не сосчитать.
А теперь уже и не придется уговаривать. Понятное дело, позлится немного, а потом поймет. Сама-то она успела мир повидать, а мне даже нос не дает высунуть из городка. Вредительница. Как позову ее потом в Ривенхейм, так она и оттает!
Супруг вернулся очень быстро, я едва успела заварить чай, подобрать волосы наверх и переодеться в дорожное платье. Окинув меня безразличным взглядом, он залпом осушил чашку с напитком и, подхватив собранную мной сумку, отправился к выходу.
– Как, уже? – проговорила я, чувствуя, как нервы снова натягиваются, словно струны от лютни.
– Я жду на улице, Софи, – отозвался муж, покидая дом.
Как будто знал, что я немного приотстану.
Осмотрев кухню, тронула кончиками пальцев дубовый стол, улыбнулась портрету бабушки… Опомнившись, схватила посуду и перемыла чашки с чайником. И замерла, не в силах уйти из родного дома. Здесь никакая беда мне не страшна, но хороша ли жизнь, в которой совсем нет неприятностей и риска?
Бабушка, пока была жива, часто уговаривала маму не держать меня за своей спиной. "Безоблачное голубое небо, – говорила она, – радует лишь тех, кто недавно пережил грозу. Для остальных нет ценности в одной и той же пресной картине. Отпусти её, Аркадия, дай самой сделать выбор, дай набить свои шишки, иначе быть беде”.
Но мама не слушала. Она была уверена, что я не осмелюсь пойти против ее воли.
А я осмелилась.
Вздохнув, еще раз взглянула на портрет, и на этот раз мне показалось, будто бабушка чуть улыбнулась.
– До свидания, – шепнула, делая шаг к выходу. – Я ещё вернусь. Обязательно.
Джеймс Ллойд ждал меня у дороги, мирно беседуя с кучером почтовой кареты. Обернувшись и встретившись со мной взглядом, он махнул рукой, призывая поторопиться. И я, прикрыв калитку, ускорила шаг.
– Из Кельхельма едем лишь мы, – сообщил супруг, как только я подошла ближе, – Марк уехал ночью своим ходом, Ирвин с ним.
– Хорошо, – ответила я, пожимая плечами.
Честно говоря, мне было все равно, кто еще поедет с нами. В душе нарастало странное чувство, не испытываемое никогда раньше. Ни то жуткого волнения, ни то волшебного предвкушения, ни то страха. В груди ныло, а горло словно легкой судорогой свело. Еще и спину снова жгло от чьего-то взгляда. Обернувшись, никого не увидела, только с неба легкий дождик пошел и упал мне на лоб.
Вяло кивнув кучеру, я приняла руку Джеймса и, опираясь на нее, забралась в карету, испуганно глядя в окно. Сколько раз я представляла себе отъезд из нашего городка! Сколько раз мечтала о нём! И вот он настал.
Но в мечтах у меня не тряслись от волнения руки, я не кусала губы и не хотела броситься назад с криком: “Все отменяется!” Реальность пугала.
Ллойд уселся напротив, тут же откинув голову на спинку сиденья и прикрыв глаза. Он не стремился поговорить и тем более как-то меня успокоить. Но и не насмехался, хотя мог бы…
Карета мягко тронулась, слегка качнувшись вперёд. Послышались понукания кучера, цокот копыт, и сердце мое, на миг замерев, тоже понеслось вскачь, навстречу приключениям.
Путь в новую жизнь начался уже сейчас!
***
Спустя час унылого пейзажа за окном я в сотый раз поелозила на месте, пытаясь устроиться удобней на твердом сиденье кареты. Удивительно, неужели нельзя было сделать его мягким? Должно же быть хоть какое-то подобие комфорта при столь долгих путешествиях!
Но еще больше, чем отбитый от тряски зад, раздражал мерный храп супруга. Он сидел, откинув голову чуть в сторону, в совершенно неудобной позе. Но это не мешало Ллойду видеть сладкие сны и даже периодически улыбаться. Вот уголок его губ снова дернулся в сторону, а я закатила глаза от возмущения, припоминая супружескую клятву: делить все тяготы на двоих. Почему в нашей паре мучаюсь только я?
Так, не выдержав превратностей дальней дороги и слишком хорошего настроения мужа, с силой наступила на его ногу, после чего искренне проговорила:
– Ох, простите! Это случайность!
Ллойд сонно моргнул, осмотрелся, словно не понимая, где он и с кем, а потом, вспомнив все, досадливо поморщился.
– А, это ты, – прошелестел муж, поводя плечами.
– Я, – ответила с показной грустью в голосе. – Всего лишь ваша молодая супруга, уставшая от бесконечно долгого пути.
Джеймс приподнял брови, выказывая удивление, и, отодвинув занавеску со своей стороны, выглянул в окно.
– Мы едем не больше часа, судя по пейзажу за окном, – недовольно проговорил он, возвращая занавеску на место. – Впереди не меньше трех часов пути.
– Трех часов?! – ужаснулась я.
– До станции, где мы сменим лошадей, – кивнул Джеймс. – Там же будет трактир, где можно перекусить и справить нужду. А потом еще два – четыре часа пути. До Заерда.
– Быть не может, – нахмурившись, я тоже выглянула в окно, – люди не могут выдерживать по столько часов подобной пытки во время путешествий!
– В столице и близлежащих городах и не приходится, – подтвердил он, – там есть стационарные порталы для быстрых перемещений. Он есть и в Заерде, куда мы, собственно, и направляемся. Но в вашем Кельхельме, как все знают, имеет место магический излом, и вкладывать силы здесь во что-то подобное бесполезно.
– Да-да, – кивнула я, – но мне всегда казалось, что до столицы рукой подать…
– Казалось?
Ллойд молчал, неотрывно глядя на меня.
Когда, наконец, он моргнул и заговорил, я успела вспомнить, что здесь нас только двое, а кучеру плевать, как развлекается богатый господин со своей супругой в карете. Вот как вздумается ему…
– Ты никогда не была в столице?
Ах, вот что его взволновало!
Облегченно вздохнув, улыбнулась и искренне ответила:
– Никогда.
– Это странно, – нахмурился он.
– Отчего же? – удивилась я. – Думаете, много людей из нашего захолустья часто бывали в Ривенхейме?
– Думаю, да. И твоя мама наверняка ездила туда не раз. У нее ведь своя лавка с тканями? Судя по очередной поездке в Стетхейм за товаром, дело идет неплохо. Да и дом у вас весьма хорошо обставлен – значит, не бедствуете.
– И что?
– Не могу понять, почему ты до сих пор не выезжала из Кельхельма. Ты точно не падчерица?
– Точно.
– Тогда с чего бы твоей матери запирать собственную дочь вдали от нормального общества?
– Не запирать, – недовольно ответила я. – Она называет это по-другому. Хочет обеспечить мне безопасность от всякого сброда. Вроде Марка.
При упоминании о товарище Ллойд зло ухмыльнулся и глянул на весьма скромный вырез моего дорожного платья.
– Значит, запретный плод сладок, – не спросил, а скорее утвердился во мнении супруг. Затем, словно встрепенувшись, проговорил с ехидной улыбкой: – И все старания матери пошли прахом. Она за дверь, а ты в объятья сброда.