Она тарахтела в своём духе: перескакивая с предмета на предмет, то заливаясь смехом, то впадая в истерику. Потом заметила, что Нина Васильевна на тему матери реагирует болезненно и предложила:
– А давайте я вам тоже расскажу, как меня мать запирала! Не в кладовке, а в ванной, но это тоже жесть!
И рассказала.
В пересказе без мата и Дуниного молодёжного сленга это было так. В классе, где Дуня, несмотря на почти отличную учёбу, слыла трудным подростком, да такой и была, она заранее объявила, что на выпускной не пойдёт, а придёт только на торжественную часть, когда будут аттестаты вручать. Но такой не одна она была, некоторые чисто по материальным причинам от выпускного отказались. А матери, чтобы не поступила наоборот и не сдала деньги, сказала, что выпускной оплатили шефы, и сдавать ничего не надо.
– И мамаша вдруг расщедрилась и купила мне платье! Голубое такое, красивое! Я думала, в институт в нём ходить буду. Как же, разбежалась!
В общем, накануне торжественного дня, явившись домой в двенадцатом часу, что для неё и не поздно было, она была от двери встречена ударом. К тому времени Дуня уже научилась давать сдачи, девица она была не мелкая. Но тут, как говорится, ничто не предвещало. Вдвоём с сыном-подростком мать скрутила её, Валерка держал, а мать выстригала ей чёлку под самый корень. «А платье твоё мы отдали Полинке». Была у них такая пьянчужка дебильная в соседнем подъезде. Дуня потом на ней это платье видела:
– Мешком висело. И грязное! Могла бы продать, но так мне больнее.
Заперли Дуню в ванной и улеглись спать. Светильник в ванной был выключен, но под окном кухни горел уличный фонарь, и через маленькое окошко между кухней и ванной свет всё же проникал. Дуня посмотрела на себя в зеркало и решила наконец-то отомстить по-крупному. Она выставила окошко, с трудом протиснула через него свои телеса, спрыгнула на кухонный стол и начала действовать. Методично собрала свои вещи, зная, что уже сюда не вернётся; с зимними набралось немало. Потом залезла в стенку и вытащила все деньги, которые у матери на тот момент были. Потом в кухонном ящике обнаружила пластилин, им в прошлом году щели в рамах замазывали, и растопила его. Зашла в их общую с матерью спальню и щедро смазала пластилином волосы, накрученные на бигуди.
– У неё всегда был крепкий сон, как у всех людей с чистой совестью. А где было её испачкать, она ею и не пользовалась никогда!
У брата сон был чуткий, поэтому остричь его, как собиралась сначала, не рискнула. Просто размазала остатки пластилина по его любимым джинсам. И спёрла его заначку:
– А он даже не мог матери пожаловаться, потому что деньги были у неё же украденные!
Заткнула раковину, открыла кран чуть-чуть, чтобы соседей заливало постепенно, и пошла к однокласснице Люське.
– Когда её мамаша с матом шла среди ночи на звонок, это было ещё ничего! А когда она меня увидела, тут уже крик стоял такой, что половина соседей повыскакивала! Столько добрых слов о моей мамаше я ещё не слышала. Бабы мою голову покрутили туда-сода и предложили сделать авангардную стрижку. Но я сказала: «Только наголо!» И постриглась.
Утром она навешала железок на уши и шею, нацепила Люськины шорты, которые были ей безнадёжно малы и почти ничего не прикрывали, майку-алкоголичку без бюстгальтера при своём тогда уже третьем номере и в таком виде отправилась за аттестатом: «Или отдавайте сейчас, или я буду торжественного вручения ждать». Отдали, только бы ушла.
С тем она убыла в областной центр, чтобы поступить в университет. Но это уже совсем другая история.
– Дуня, а мать в полицию не заявила? Имела право, это же деньги, – спросила Нина Васильевна.
– Попробовала, мне Люська рассказывала. Но охота была ментам семейные кляузы разбирать! Участковый спросил про сумму и сказал, что проверит на почте, сколько она получила алиментов на меня накануне. А деньги были почти такие же.
– А с отцом ты не повидалась?
– Нет. У него другая семья. Он не хотел. А потом он умер года через два.
– Где же Люська твоя теперь?
– Шесть лет назад от передоза загнулась. А мама её в прошлом году от цирроза, – она заплакала. – Курю, но с алкоголем не дружу. А наркотики никогда не пробовала! С кем же мой Мишенька останется, если я загнусь!
Дуня наконец ушла, всё ещё всхлипывая.
А через двадцать минут секретарша Анна Николаевна влетела: «Дуня Лопухина из окна выбросилась! Насмерть!»
Глава вторая: мужские разговоры и ещё одна смерть
– Дима, зайди ко мне. Ну, что там с самоубийством?
– А вот ни разу не самоубийство. И даже не несчастный случай. Толя сказал, что был толчок невиданной силы.
– Может, сама оттолкнулась?
– Вот и я это спросил. Говорит: да, оттолкнулась и полетела вперёд спиной.
– М-да. А я-то надеялся…
– А я-то как надеялся! Сразу пошёл отписки составлять. Вроде всё сходилось: неуравновешенная творческая личность занималась рутинной работой, табель на зарплату составляла. Зам главного бухгалтера гоняла её туда-сюда. Потом она сидела в бухгалтерии и с час, наверное, истерила со слезами на глазах. Потом вышла от них с рыданием: «На кого мой Мишенька останется, если я загнусь!» И через двадцать минут загнулась.
– Да тут всё очевидно! Кроме толчка…
– Вот так. Эти творческие личности затоптали всё нафиг, хотя на что там смотреть? На раскрытое окно?
– А как там вообще там эти творческие личности? Журналистки, телеведущие?
– Ну, телеведущих я даже не видел. Вернее, одна была, какой-то отчёт писала. Инга Киприди. Знаешь такую?
– Длинноволосая такая? «Литературную губернию» ведёт?
– Она вообще-то на больничном, колено у неё в гипсе, что ли. Еще там монтажёрка. Такая… сразу не понял, какого пола. И охранник на входе в телестудию. Все остальные группами разъехались по учебным заведениям… ну, к Дню учителя. Вот и всё по четвёртому этажу, где студия. Ты вообще представляешь себе Дом печати?
– Тысячу раз мимо проезжал. Здание глаголем с нашлёпкой посередине.
– Скорее, бумерангом. Построено по углу, где сворот с Московского проспекта на Советскую. Трёхэтажное, а по центру небольшая надстройка четвёртого этажа, где телестудия. На закруглённом тупом углу, над главным входом.
– Есть неглавные?
– Ещё сколько! По Московскому проспекту в торце – вход в бывшую столовую дома печати, ныне кафе «Лилия». Перпендикулярно этому крылу – одноэтажная пристройка до бывшего дома быта, ныне дом торговли «Парковый». В ней буфет и банкетный зал кафе. Из «Паркового» можно зайти в кафе, соответственно, и в дом печати тоже. Кстати, в народе кафе называют «Катамараном», потому что эта стекляшка объединяет два здания. А от конца другого крыла, что по Советской, параллельно Московскому ещё одна одноэтажная пристройка. Там самые шумные цеха типографии. Получается внутренний двор, въезд в который – между «Парковым» и типографской пристройкой. Заруливают туда поставщики товара в дом торговли, кафе и типографию, а также потребители типографской продукции. На проходной дежурит охранник, всех въезжающих и выезжающих записывают. Но не входящих и выходящих! А выйти во двор можно из служебных входов для погрузки кафе, «Паркового» и двух типографских, из главного внутреннего выхода, что напротив главного входа. Продолжить?
– А камеры?
– На доме торговли есть. И больше нигде. Мы записи изъяли, но кто будет всё это движение разглядывать?
– Понятно кто…
– Вот именно. Дал поручение.
– Ну, работайте. Да, а журналисточки-то хоть были красивые?
– А, не разобрать. Половина накрашена, будто под камерой уже, и их сейчас на экран выведут, а половина – чумички. Не то баба, не то мужик, в брюках, в балахонах, сисек не видать.
– Кстати, о сиськах. Что у тебя с Катей?
– Ничего у меня с Катей. Покончили мы с ней.
– Ладно, не горячись. Давайте встретимся… ну, хоть у нас. Алла поляну накроет, пацаны в компе посидят, а вы попробуйте наладить мосты.