Наилучшее представление о мерах, предпринятых к тому моменту германской администрацией на прибалтийской территории, предоставила мне чрезвычайно познавательная беседа в Либаве с главой округа Гробин – бароном Книгге[11]. Книгге и сам был управляющим в поместье (хозяйствовал в Ганновере и в Западной Пруссии), но родился он в Курляндии и там провел свою молодость. Таким образом, у него были прекрасные данные для решения связанных с темой колонизации вопросов, а кроме того, он был немецким патриотом, прекрасно понимавшим суть экономических потребностей своего Отечества. В тот момент еще нельзя было предположить, что война окончится столь сокрушительным для нас миром[12]. Негативные последствия удара во фланг после отхода за Марну и «клещи» под Реймсом, конечно, тогда уже были. Фронт колебался. Однако тогда еще нельзя было предугадать, что крушение уже на пороге. В августе 1918 г. я или в «Глоке», который тогда был рупором германских правых социалистов, в своем открытом письме Леону Жуо, французскому Легину[13], или даже в специальной статье о военном положении писал, что неоспоримое превосходство противника в людских и материальных ресурсах все же будет иметь успех, германские войска будут шаг за шагом оттеснены, и что поэтому победа союзников теперь стала более вероятной. Однако я писал (причем с намерением тем самым воздействовать на принимаемые в Германии решения) и о том, что германское отступление пойдет через Бельгию, а потому одна миля за другой станут театром яростной последней схватки за оккупированные территории, а потому полная военная победа может быть достигнута только ценой полного опустошения Бельгии. Я надеялся, что такая перспектива вынудит вражескую коалицию обеспечить умеренные условия мира еще до того, как дойдет до такой финальной схватки[14]. Но даже в этом случае положению Германии как мировой промышленной и торговой державы будет нанесен страшный удар, а потому следует по возможности позволить избыточному немецкому населению выехать в те области, где оно не лишится своей немецкой национальной принадлежности. Такими землями могли стать прибалтийские страны с их способностью принять большое количество переселенцев. Исходя из этих соображений, я с самого начала положительно относился к планам немецкой колонизации прибалтийских стран.
И в этой связи немаловажно, что делалось в тот момент для подготовки масштабного переселения[15]. Курляндское дворянство предложило передать в распоряжение переселенцев треть своих земельных владений по ценам 1914 г. Рыцарство Эстляндии и Лифляндии подобных решений не принимало[16]. При этом в Курляндии провести выделение этих земель для колонистов было, естественно, нелегко, к тому же при этом стремились действовать так, чтобы между поместьями и колониями сохранялась экономическая взаимосвязь. Чтобы составить себе представление о состоянии сельского хозяйства, мы посетили несколько поместий. Общее впечатление сводилось к тому, что будущие поселенцы на этой обрабатываемой почти исключительно экстенсивно земле оказались бы в очень непростом положении, так что им понадобится оказывать существенную помощь. Не было водоотведения, а вследствие этого и дренажа, скот, как мне показалось, был не особенно хорошей породы, дорожная сеть по германским меркам была очень редкой, а пути в плохом состоянии.
В этих поездках у меня порой было время, чтобы озаботиться теми вопросами, что до сих пор не являлись предметом официального контроля или государственных усилий. Посещение одной крупной военной мастерской в Либаве позволило мне составить представление о политике военных инстанций в рабочем вопросе. Мне показалось, что ситуация отнюдь не сплошь удовлетворительная. Техническое оснащение и забота о здоровье рабочих были не на высоте. Напротив, заработная плата рабочих была ужасающе скудной. Жалованье колебалось между 5 и 6,5 марки. Для сравнения: в тот момент фунт картофеля стоил 75 пфеннигов, фунт масла 1 марку 90 пфеннигов. На военных заводах в Митаве положение было лишь немногим лучше. Мои попытки переговорить с рабочими-латышами успеха не имели, эти люди мне не верили, делая вид, что ничего не понимают.
В Риге ко мне с визитом явились несколько латышских патриотов. Я обсудил с ними будущее их страны. «Только не назад в Россию!» – говорили они. Самостоятельность? Да, по меньшей мере в административных вопросах; транспорт, валюта, экономическая политика – вместе с Германией. «Мы хотим, – говорил один из них, – скорее быть на прибалтийских холмах с германской культурой, нежели на сарматских равнинах русского варварства». То были представители имущей буржуазии; с латышскими социалистами в ходе той поездки я не встречался. Я выслушивал жалобы на суровую военную юстицию и принимал прошения и жалобы, за которые должен был замолвить слово.
В Ревеле я встречался только с той частью населения города, что имела немецкое происхождение. Наше пребывание там продлилось всего 24 часа, его хватило только на то, чтобы осмотреть порт и большую фанерную фабрику Луттера. Эта фабрика, кстати, была единственным крупным заводом, принадлежавшим частному предпринимателю, которую я видел по-настоящему работающей. Рабочие за 10-часовой рабочий день зарабатывали 12–16 марок. Куда разнообразнее было более продолжительное пребывание в Дерпте. Из всех крупных балтийских городов он был самым немецким. В Либаве, Митаве, Риге и Ревеле немецким – то есть построенным в старой немецкой манере и населенным преимущественно немцами – было только их ядро. Бедные, грязные окраинные кварталы были заполнены низенькими русскими домами, в них ни снаружи, ни изнутри не было ничего немецкого. В Дерпте нас привели на совместную трапезу с эстонцами, настроенными безусловно прогермански – это были хорошо обеспеченные горожане, ценившие в Германии прежде всего то, что она принесла с собой строгую администрацию и порядок. После еды я подсел к нескольким эстонцам и послушал, о чем они говорят. Там раздавались и некоторые жалобы, частью на устройство школьного образования, частью на чрезмерную суровость военных судов. Мне вновь сообщили о целом ряде необоснованных арестов и немыслимо крупных сроках лишения свободы, а я обещал им содействие.
В имперском ведомстве внутренних дел я, как уже упоминалось, подвел итоги моим впечатлениям и, прежде всего, призвал по меньшей мере удвоить прямо-таки нищенские заработки, а также разрешить рабочие комитеты на заводах. Я доказывал, что невозможно основывать новые государства, опираясь лишь на тонкий слой верхушки общества. Прежде всего, следует предоставить рабочим приемлемые условия существования, если только вообще желают пробудить у них симпатии к Германии. Я не оставил никаких сомнений в том, что германские профсоюзы не смогут оказать поддержку германской политике в Прибалтике, если там нельзя будет надеяться на улучшение жизни рабочих.
Поначалу я не смог выяснить, какое впечатление произвел мой отчет. Однако после моего возвращения из поездки прошло едва две недели, как меня вновь попросили отправиться в Прибалтику, причем с вполне конкретной миссией, но, к сожалению, без полномочий. На словах мне была обещана всевозможная поддержка, так что 25 октября 1918 г. я во второй раз прибыл в Прибалтику.
Я и не подозревал, насколько задержусь там.
II. Делегат к латышам
Миссия, с которой правительство принца Макса[17] отправило меня в прибалтийские страны, подразумевала, что я попытаюсь вступить в контакт с ответственными представителями эстонцев и латышей и смогу склонить их к прогерманской политике. Я счел необходимым сначала обсудить ситуацию с председателем Германской социал-демократической партии и получить от него, если возможно, некоторые контакты. На это у меня было всего несколько часов. В Берлине я отправился к доктору Давиду[18], который тогда заседал в иностранном ведомстве. Сам-то он мало что мог мне сказать, однако передал мне множество писем рижских социалистов, где были жалобы на германскую администрацию. Доктор Давид уже смог ощутить близость краха – к политической стороне моей миссии никакого особого интереса он не выказал: говорил о «глупости и свинстве там, наверху» и советовал мне действительно основательно вникнуть в эти дела.