Безумные вопросы воодушевили его и придали сил. Он с трудом поднялся и, превозмогая боль, отправился в свою обширную библиотеку. Остановился напротив стены с нишами, в которых были уложены папирусные свитки. Коснулся первого, второго, третьего… десятого, быстро просмотрел их и сбросил на пол. Наконец он нашел, что искал: Фалес Милетский.
«…Человеческая душа бессмертна, она существует сама по себе, некоторые души способны соединяться, разделяться и воплощаться и в неодушевленных вещах. Глубокой концентрацией мы сможем воспринимать не только свою душу, но и души других, отдельные индивидуумы могут в момент смерти предсказать будущее место своей души. Даже если душа провалится до как угодно глубокой темноты, всегда существует дорога назад, пока она сохраняет хоть и неочевидную надежду, что где-то наверху есть “свет”, который сможет вывести ее обратно».
Ирод кисло усмехнулся. «Что общего у старого верблюда с Фалесом?» – пришло ему в голову. Он вышел на террасу. Было полнолуние, силуэты домов придавали Иерусалиму таинственный роковой вид. Откуда-то изнутри он услышал голос:
– Ирод, приведи свои дела в порядок и отправляйся в Иерихон. – Его передернуло.
– Ты тот, о ком я думаю?
– Вероятно.
– Меня ожидает наказание божье. Меня одолевает тоска от небытия!
– Бог не наказывает, лишь наблюдает.
– Ты лжешь! Я был жесток, я убивал от страха и трусости.
– Нет. Чувство незначительности довело тебя до тирании и высокомерия, которое одним взмахом руки убивало, а другим великодушно даровало пощаду. Только в такие моменты ты чувствовал собственную важность. Господство над жизнью и смертью других дает минутное облегчение и даже эйфорию. Только потом, и тем сильнее, обнаружится тоска и пустота. Ты хотел быть бессмертным, а стал тираном.
– Без этого я не смог бы править больше тридцати пяти лет. Я сохранил независимость от Рима, поднял Иудею, воздвиг Иерусалим, построил сооружения, о которых говорят, обеспечил процветание евреев. Я, несмотря на то, что сам не еврей, сделал для народа больше, чем кто-либо другой!
– А делал ты это лишь для того, чтобы тебя боялись и уважали. Для самого себя ты сделал чуть-чуть. Ирод, ты один, у тебя никого нет, точно как ты и хотел: лучше, чтобы ненавидели, чем жалели.
Одиночество – та ужасная вещь, которая постоянно порождала в нем тоску. Он не хотел рождаться, знал, что его ждет. Он, недоношенный, боролся за жизнь, с насмешками остальных, выдернутый из рода идумеев, насильно принужденный принять иудейскую веру. Он так сильно мечтал о силе, которая бы дала ему преклонение остальных. За нее он был согласен совершить что угодно. Всеобщее признание стало для него ловушкой. Он стал величайшим среди посредственных, ибо лишь таким необходимы сила, богатство, благополучие, чтобы остальные боялись и завидовали.
– Эй, ты слышишь меня? Я убью себя, ничего не имеет смысла.
– Наконец-то сделаешь что-то по собственной воле! Твоя жизнь растворилась в существовании посредственных, а теперь наконец ты осознанно смотришь на собственную жизнь, ищешь смысл в смерти, но смерть – это не конец.
– Я не верю тебе, смертью все заканчивается!
– Твоя душа знает, что после смерти сводятся счеты, чего стоит сила и власть. Чувство собственного великолепия не позволило тебе стать ближе к вере.
– А что такое Бог? Всего лишь три буквы!
– Бог находится в твоей душе. Мучения души, кстати, намного серьезнее мучений тела. Ведь речь идет об уравновешивании собственных решений и свободной воле, которую предоставила тебе душа. Тебе осталось несколько дней, сделай что-нибудь для себя, что-то светлое, что будет для тебя в вечной темноте хоть малым огоньком, пока снова не придет твое время.
– Почему я не могу жить вечно?! – не сдержался Ирод и закричал на весь храм.
– Что такое вечность – одно большое НИЧТО, – тихо ответил кто-то.
Он несколько раз тяжело вздохнул и спросил: «Кто ты на самом деле?»
***
– Брат мой, ты говоришь сам с собой или же тебя настигли упреки совести? – Саломея поднялась по ступенькам на террасу к Ироду.
– Ждешь, чтобы не пропустить тот самый момент, или только прислушиваешься, чтобы я в последнюю минуту тебе ничего не сделал?
– Я пришла сказать тебе, что уже все готово для твоего путешествия в Иерихон.
– Саломея, – сказал Ирод непривычно мягким голосом, – дай мне еще несколько дней, а потом сделай, что необходимо.
Саломея незаметно улыбнулась и жестом подозвала носилки.
– Брат мой, с удовольствием стану исполнителем твоих светлых желаний, если ты этого хочешь.
«Может быть, однажды ты искупишь грехи за нас обоих», – подумал про себя Ирод и сам удивился необычному желанию.
***
Иерихон – его самое любимое место, оазис, окруженный пустыней. В пустыне его корни. Даже после стольких лет он не утратил способности ориентироваться, прожить без воды, выдержать сорокоградусную жару и холод ночи. Да, пустыня! Там он найдет маленький огонек для своей души, пока снова не придет его время, – так сказал Бог.
– Остановитесь, – приказал Ирод, и маленький караван остановился. – Оставьте меня здесь одного до восхода солнца.
Луна, все еще в полнолунии, медленно спускалась за горизонт. Холодная ночь пошла ему на пользу. Повеяло ароматом песка и засохшей травы. Он закрыл глаза.
***
На ней была женская одежда, у нее были рыжие волосы, незаметные груди, тонкие пальцы… Она шла сквозь строй фанатиков, люди плевали в нее, время от времени кто-то бил ее по лицу или спине. Физической боли она не ощущала, душа ее, однако, была напугана, полна безнадежности, будто она потеряла все человеческое, земное.
Из толпы выбежала женщина в годах, содрала ногтями кожу с ее тела и прокричала: «Позор!» Умоляющими глазами, полными слез, она взглянула на свою мать и ее окровавленные руки. Она шагала дальше, ее друзья стыдливо поворачивались спинами, угасали последние надежды.
Злость, боль и страх смешались воедино, пришло одиночество, затем равнодушие. Однако когда зашагала дальше, усилилось гордое осознание ее исключительности. Толпа для нее стала всего лишь инструментом силы, манипулирования общественной болтовней, скрывающейся в своей безымянности и безответственности. Те, кто в нее плевали, – трусы, преданные исполнители власти и пропаганды, испытывающие сладостные чувства от мастурбации своей ничтожности. Их поступки не являются героическими, ибо они не несут за них никакой личной ответственности.
Внезапно она очутилась одна на целом свете, чувствовала себя Богом, который сотворил мир, где не существует никаких отказов и последнего суда, она была горда, что смертью подтверждается ее исключительность, и грустна, что осознает это так поздно.
Из последних сил она выпрямилась и гордо сделала несколько шагов на эшафот. Пока палач не отрубил ей голову, она успела подарить всем свою улыбку.
***
Ирод проснулся и вздохнул: «Мариамна…» Его горло сжалось. Аристобул, брат Мариамны, Гиркан, ее дед, сыновья Аристобул, Александр, всех их он в своем нездоровом недоверии убил.
С собственным признанием перед самим собой с него внезапно спали самые тяжелые оковы, как будто его каменное сердце снова забилось, и его душа опять набрала воздух. Он осмотрелся и громко спросил: «Что я должен сделать?»
Это твой мир, твоя душа, ты сам себя наказываешь. Собственную душу невозможно обмануть, она справедлива. Тебе остаются последние несколько дней, посвяти их наконец сам себе – откройся!
Ирод медленно ослабил свои сжатые руки, зарытые в песок. Что-то маленькое застряло в его левой ладони. Он открыл ее, песок проскальзывал между пальцев, на ладони осталась маленькая уродливая пористая галька, и ему казалось, что из нее исходил какой-то свет. Сделай что-то для себя, что-то светлое, что будет для тебя в вечной темноте хоть малым огоньком, пока снова не придет твое время. Он крепко сжал ее. Его последние мысли были о Саломее.