В одном из многоквартирных домов, слева от особняка, вдруг зажглось окошко. Кабаков весь подобрался. К окну подошла женщина в комбинации. Когда она отошла, Кабаков разглядел за ней ребенка, сидевшего у кухонного стола.
Несколько человек, явно спешивших на пригородные автобусы, появились на тротуарах, бледные и заспанные. Они торопливо шагали в сторону остановки на Пасифик-стрит, в квартале отсюда. Кабаков пролистал паспорта, снова, в сотый раз, вглядываясь в круглую физиономию Музи. Ноги у него затекли, и он встал, чтобы немного размяться. Походная рация на полу у его ног вдруг издала негромкий треск.
— Джерри Димплз. Парадное вашего поста. Человек с ключами.
— Понял, Димплз, — ответил Кабаков в микрофон.
Если все в порядке, то скорее всего это сменщик сторожа, ночь напролет прохрапевшего на первом этаже склада. Минуту спустя рация снова фыркнула, и тот, кто дежурил на крыше в конце квартала, подтвердил, что ночной сторож уходит со склада. Сторож перешел на другую сторону улицы, оказавшись в поле зрения Кабакова, и зашагал к автобусной остановке.
Кабаков снова повернулся к двери — наблюдать за окнами. Когда он глянул в сторону остановки, там стоял огромный зеленый городской автобус. Из его дверей высыпала группка уборщиц. Они медленно пошли по улице — плотные пожилые женщины с хозяйственными сумками в руках. У многих из них были славянские лица, как у самого Кабакова. Они напомнили ему женщин, живших по соседству в годы его раннего детства. Кабаков следил за ними в бинокль. Группка таяла: женщины одна за другой исчезали в дверях домов, где та или иная работала. Вот они приблизились к дому Музи, и одна из них, очень толстая, шедшая посередине, свернула на дорожку к парадному. Под мышкой у нее был зонтик, в каждой руке — хозяйственная сумка. Кабаков навел на нее бинокль. Что-то тут не так. Туфли! Большого размера, дорогие, из кордовской цветной кожи. А на одной толщенной щиколотке — свежий порез. Бритвой!
— Димплз Джерри, — произнес Кабаков в микрофон, — я думаю, толстая женщина — Музи. Иду в дом. Прикрой улицу.
Кабаков отложил в сторону винтовку и взял из угла кладовой молоток-гвоздодер.
— Прикрой улицу, — повторил он, теперь уже тому, кто сидел у окна, и загрохотал вниз по лестнице, не заботясь, слышит его шаги дневной сторож или нет. Быстрый взгляд из-за дверей наружу, рывком — через улицу, с молотком на изготовку.
Парадное особняка оказалось не запертым. Кабаков остановился перед дверью в квартиру Музи и прислушался. Затем, встав к двери боком, размахнулся и со всей силы ударил молотком точно в центр дверного замка.
Замок вылетел, унося с собой часть дверной панели, а Кабаков оказался внутри квартиры прежде, чем упали на пол щепки. В руке он держал устрашающего вида револьвер, целясь в толстого человека в женском платье.
Музи стоял в дверях спальни с руками, полными бумаг. Щеки у него тряслись, в глазах застыл тупой, болезненный страх. Не сводя их с Кабакова, он произнес:
— Клянусь, я не…
— А ну, лицом к стене, руки над головой, ладони на стену!
Кабаков тщательно обыскал Музи, вытащил из его сумки небольшой автоматический револьвер. Потом закрыл изуродованную дверь и припер ее стулом.
Музи взял себя в руки просто-таки молниеносно.
— Вы не возражаете, если я сниму парик? Он, видите ли, вызывает страшный зуд.
— Не возражаю. Садитесь. — Кабаков взялся за микрофон. — Димплз Джерри. Свяжитесь с Мошевским. Скажите, пусть приведет машину. — Он вытащил из кармана паспорта. — Музи, вам жизнь еще дорога?
— Это, несомненно, вопрос сугубо риторический. Могу я осведомиться, кто вы такой? Вы не предъявили никакого ордера, но и не прикончили меня на месте. По этим двум действиям, как по верительным грамотам, я сразу мог бы определить, кто вы.