не знаю почему.
Она подняла на него свои чудесные глаза; это было наслажде-
нием смотреть глубоко в ее глаза. Они излучали чистый свет. И…
беспокойство.
– Вы немного волнуетесь, в дороге нельзя быть расслаблен-
ным, можете курить, если хотите, хотя я не переношу дым, но се-
годня дым от сигареты меня не трогает, словно Вы курите фими-
ам, – сказал он приветливо, качая седой головой.
Они ехали из Парижа в Германию; экспресс мчался через ночь,
колеса стучали на стыках рельс; она курила; он наливал себе
из бутылки.
– Вначале я, в самом деле, немного нервничала, но сразу пос-
ле того, как я услышала Ваш спокойный голос, я тоже успокои-
лась. От Вас исходит само Хладнокровие!
И он знал, что ей это нужно, поэтому она снова и снова загова-
ривала с ним, чтобы добраться до его внутреннего спокойствия.
– Смешно! Всегда, когда я влюбляюсь с первого взгляда
в красивую женщину, то сразу погружаюсь в какое-то глубокое
Хладнокровие, которое тут же начинаю излучать на нее! – на-
шел он ироничное объяснение.
Она звонко рассмеялась.
– Это лучшее успокаивающее средство, о котором мне когда-
либо приходилось слышать!
И он увидел, что она расслабилась и откинулась на спин-
ку сиденья, не отводя от него своих глаз; теперь они излучали
доверие.
– Где Вы выходите? – спросила она спустя некоторое время.
– Во Франкфурте-на-Майне, – ответил он и налил себе ос-
татки вина и выпил. Бутылка была пуста. Он не заметил, как
она опустела, но он был трезв, словно не пил; обычно это слу-
чалось, когда он был взволнован, или обозлен, или погружен
в размышления…
– А я выхожу в Фульде, – ответила она, гася сигарету.
Приближался Франкфурт-на-Майне, показались его предмес-
тья, через несколько минут покажется огромный стеклянный
вокзал.
– Пожалуй, я тоже выйду с Вами во Франкфурте! – Сказала
она и ее губы тронула легкая улыбка. – Иначе я Вас больше
не увижу.
– Я хотел Вас просить об этом! – ответил он, сияя глазами.
– Достаньте, пожалуйста, с полки мой чемодан; будьте осто-
рожны, он тяжелый.
– Он, наверное, полон денег?
– Деньги легкие, вылетают даже из рук! – улыбнулась
она. – Нет, там подарки родственникам, это, действительно,
груз!
– Я понесу Ваш тяжелый, груженый подарками, чемодан, —
сказал он, – а Вы возьмите, пожалуйста, мою сумку, она легкая,
в деловую поездку берешь с собой только зубную щетку и бритву.
– Хорошо, – кивнула она.
Ровно в 22 часа 58 минут, точно по расписанию, Intercity
Express остановился во Франкфурте-на-Майне, он пошел по ва-
гону впереди, катя на колесиках ее чемодан и, сойдя на перрон,
поставил его и подал ей руку. Она протянула ему свою мягкую,
теплую, узкую руку, сошла на ярко освещенный перрон и в это
мгновение почувствовала, как на ее руке защелкнулись холод-
ные стальные наручники.
– Никогда бы не подумала, что именно Вы меня арестуете, —
сказала она удивительно спокойно. – Вы показались мне таким
симпатичным. Когда Вы вошли, я почти влюбилась в Вас с пер-
вого взгляда!
Она звонко рассмеялась. Ему стало ясно, что она доверила
ему себя, теперь она была уверена, что он все правильно сделает,
и все будет хорошо, и этот смех был ее освобождением от самой
себя, от ее страхов, от неизвестности.
– Я это заметил, – отозвался он, – я видел, как вспыхнули
Ваши глаза и эта вспышка, как бенгальский огонь, побежала
по всему Вашему телу. И моему. Никогда не влюблялся с первого
взгляда. Даже не верил, что это возможно!
– Все время, пока мы ехали, Вы на кого- то злились! – заме-
тила молодая женщина.
– На себя! – пробормотал он. – Дача у меня за городом, пора
уже все убрать, землю перекопать, траву сжечь, – вот никак
не соберусь с духом…
– Когда я освобожусь от этого проклятого дела, то помогу
Вам убрать Вашу дачу! – сказала она, глядя на него с улыбкой. —
Моя вина не так уж велика.
– В Парижском уголовном розыске я досконально изучил
Ваше дело; вполне возможно, что пройдете по делу, как свиде-
тельница, Вы напрасно скрывались, – отозвался он. – Я буду
Вас ждать!
Разрыв
я пробежал еще немного, остановился и оглянулся; мое тя-
желое тело сильно отстало и плелось где- то позади. Да, со-
старилось оно, ослабло. А невесомая душа бежала бы и бежала
так же легко, как когда- то в чудесной юности, бодро и весело,
преодолевая немыслимые преграды, подняв лицо солнцу, раски-
нув руки миру! О, как много еще хотелось! Было столько планов
и намерений, не покидало чувство, что ты в начале жизни, и она
вся еще впереди в своих заманчивых красках, радужных надеж-
дах, сверкающих высотах, а оглянешься на отставшее тело, с грус-
тью понимаешь, жизнь заканчивается. Такое отставание! И чем
старше становится тело, тем больший разрыв в дистанции; чувс-
твуешь себя на 30 лет, а ему вот уже 40, вот 55, уже все 60. Какая
тут прыть? Где прежняя удаль? Душа способна покорить любую
вершину, а телу все труднее подняться на пятый этаж.
Все, из чего состоит тело, склонно к износу и увяданию,
но в душе нет ни костей, ни мышц, только впечатления и мысли,
вера и надежда, любовь и стремление к красоте и свету. И пото-
му, когда забываешь о теле, несешься, как прежде, впереди него,
с тем же юношеским задором, с прежними представлениями
о себе, с теми же желаниями любить, какими они были в 30 лет.
И только если почувствуешь, что сзади кто-то запыхался, умо-
ляет не спешить, просит подождать его, с удивлением огляды-
ваешься и видишь свое тело; о, как оно ослабло, стало грузным,
состарилось. Ах, как хочет душа ещё на 30, а тело может только
на 60. Вот он дуализм, в полном расцвете своего противоречия!
Вот она, драма, ее кульминация…
В прежние годы, когда мои душа и тело были юными, они лю-
били друг друга и были всегда вместе, как два друга! Тело охотно
откликалось на все душевные порывы, участвовало во всех сом-
нительных авантюрах и рискованных приключениях, они были
заодно, они были соучастниками, единомышленниками и страс-
тными любителями жизни. Тело страдало, если душа пережива-
ла очередную безутешную горечь потери, оно металось и горело
огнем при новой вспышке безумной влюбленности; оно было
легко на подъем для нового честолюбивого восхождения на ка-
кую-нибудь макушку бытия.
Но постепенно, с годами, мое тело все больше охладевало
к неугомонным порывам души, к ее полетам, к ее вспышкам; оно
все больше тяготилось движением, все больше предпочитало
движению покой, спокойствие и незыблемость. Вялость и ле-
ность стали его символами. И тогда между друзьями пролегла
трещина, образовался разрыв, и в эту щель хлынуло отчужде-
ние, все больше ее раздвигая. Со временем отчуждение стало
заметно и превращалось порой в недовольство, и даже озлоб-
ление. Бывших друзей не стало; порывистая легкая душа и отя-
желевшее, ленивое, спокойное тело настолько отдалились друг
от друга, что стали даже враждовать и часто ссориться. Каждый
был недоволен и даже смеялся над привычками и страстями
другого.
Разрыв, дистанция и отчуждение становятся все больше,
и однажды достигнут своего предела, максимального удале-
ния, непреодолимого отчуждения. Отставание достигнет черты,
за которой отставать будет уже некому. Тела не станет. И тог-
да невесомая, порывистая душа, как птичка, сидевшая в тесной
клетке, выпорхнет наружу и, наконец, снова расправит, как пре-
жде в юности, свои крылышки и устремится к новым сомни-
тельным приключениям, новым рискованным авантюрам, но-
вым пламенеющим влюбленностям. И, встретив однажды свою
родственную душу, снова зародится на земле новая юная душа
в юном теле…
И когда разрыв станет неизбежным, я попрощаюсь с тобой,
остановившееся в бегстве по жизни тело, теперь у тебя будет
бесконечно много блаженного покоя и доброго спокойствия;
я попрощаюсь с тобой, легкая душа, лети в свои дали, поднимай-
ся на сверкающие вершины, пусть тебя гонят ветры страстей,