не пролито, не разбито посуды, не прожито бессонных, тревож-
ных ночей ожидания, не растрачено напрасных слов. Сколько
сохраняется веры в новую влюбленность. Разочарований надо
ждать каждый день и торопить их приход. Этим поэтам и писа-
телям, этим горлопанам любви и трубачам высоких чувств, —
им бы надо переключиться на Поэзию разочарований и Прозу
прозрений, начать поэтизировать тонкие чувства отхода от оча-
рований, прекрасные явления спадающих с глаз покровов, изум-
ленные глаза за упавшими шорами!
Хватит вводить людей в надуманные красивые дебри заблуж-
дений, погружать в омут высших иллюзий, из которых каждый
потом выбирается сам, – потрепанный, помятый, растерзан-
ный, окровавленный, потерявший глубокую веру, лучшие годы,
деньги. Хватит! Поэты и прозаики, эти певцы любви, славя и тру-
бя, приобретают деньги и вес, а мы их теряем, следуя, словно за-
вороженные, призывам труб…
Что мне сделать, моя прелесть, как мне Вас отблагодарить
за то, что Вы разочаровали меня в себе прежде, чем я на Вас же-
нился? У меня не проходит чувство праздника, хорошего настро-
ения; так чувствует себя, я думаю, человек, избежавший большой
опасности, он чувствует себя заново родившимся, и мне хочется
за это прекрасное чувство сделать Вам что-нибудь приятное.
Давайте выпьем за это!
Мы выпили.
Моя собеседница поставила пустой фужер на стол, прищури-
ла свои синие глаза и задумчиво посмотрела на меня.
– Мне понравилась Ваша страстная речь! – сказала она и от-
бросила непокорный, длинный локон с лица. – Нет темы благо-
дарнее, чем тема разочарований! Пока Вы говорили, мне пришли
на ум несколько новых афоризмов:
«Время любить и время горько об этом сожалеть»
«Очаровываешься на время, а страдаешь всю жизнь»
Но что мы говорим о любви? Если любить ближнего, то ближе
себя никого нет; если дальнего, то дальше всех только Бог. Вы,
мой дорогой, находитесь ровно на границе между мной и Богом;
когда я выхожу из себя и иду к Богу, на пути стоите Вы, краси-
вый, загадочный, мужественный. Издалека вы похожи на Алена
Делона в молодости. Вот я приближаюсь, все яснее и четче Ваши
черты, Ваша фигура, Ваш облик и стать. И я уже вижу, что пере-
до мной не Ален Делон, а только симпатичный мужчина сред-
него роста; первое легкое разочарование вспыхнуло искоркой,
упало на сердце и обожгло его. Мы сближаемся, Вы заговори-
ли. О, как бессвязна Ваша речь, сколько в ней неточностей; она
вся состоит из смеси восторга, желаний и неуверенности. Ваши
глаза смотрят слишком добро и доверчиво – где же непреклон-
ность и упрямство металла? Ваша фигура предстала перед мо-
ими жадными любопытными глазами слабой тенью Арнольда
Шварценеггера. Сближение несет на себе, как на блюде, первые
разочарования, а над сближением пылает ореол Идеала.
Вы стоите передо мной, и от Вас сыплются, словно от бен-
гальского огня, тысячи искр разочарований. Я стою, освещенная
Вами. Сближаемся дальше. Все крупнее Ваши черты, все отчетли-
вее Ваша суть, я вижу Вас насквозь, словно передо мной рентге-
новский снимок, вот характер – скелет Вашей натуры; вот Ваши
желания, – кровь и соки Вашей души. Я ужасно разочарована;
сияние Идеала над Вашей головой тускнеет, слабеет, вот остал-
ся только легкий свет, как нимб, – все-таки Вы добрый человек
и приятный мужчина. Выпьем за это, мой дорогой!
Мы выпили.
Я поставил пустой фужер на стол.
– Разочарования стоят на эволюционной лестнице значи-
тельно выше, чем очарования, моя милая, ибо требуют вкуса
и образования; чувства, необходимые для разочарования, более
тонкие, и требования у них к любимым несравненно выше, чем
у влюбленности, для которой достаточно мгновения, симпа-
тичной внешности, грациозной фигуры, подвешенного языка…
Влюбленность вспыхивает от спички кажущегося и освещает
внешнее, лежащее на виду, но разочарования – это глубинные
чувства, они достигают дна, где, как акулы, скрываются сути.
Если влюбленность – это взлет в восторг, то разочарования —
погружения в истину. Каждое прозрение есть победа разума
над чувствами и должно праздноваться как день освобождения
из плена иллюзий…
– Не говорите долго. Эта тема опьяняет. Ах, как хочется лю-
бить! Я начинаю влюбляться в разочарования! Давайте выпьем!
Мы выпили.
Она поставила фужер на стол, прищурила синие, в тусклом
свете кабака, казавшиеся темными, бездонные глаза и стала
смотреть на меня. Ее непокорный рыжий локон лежал на узком
лице и скрывал его часть. Под белой блузкой вздымалась лег-
кими волнами ее грудь. От нее веяло то ароматом летнего луга,
то теплом лесной полянки, то прохладой туманного берега. Ах,
эти обманчивые берега, эти зовущие луга, эта зачарованная
даль. Я почувствовал, что иду к ней. Ее глаза по мере сближения
становились все больше, темнее, глубиннее; я стал погружать-
ся и видел, все больше изумляясь, что она погружается вместе
со мной в эту пьянящую, чудесную, зачарованную глубину про-
зрений. И там, в изумрудной глубине, где лежат влюбленности,
словно обломки затонувших кораблей, мы встретились. Но по-
чему глубина изумрудная? Отчего легко дышится? Я увидел
рядом, совсем близко, будто смотрел в зеркало и видел себя,
ее сияющие глаза и понял, мы были на высоте; но ведь высота
принадлежит чувствам, здесь они парят, тут их гнезда, здесь их
вольный ветер! Как нас сюда занесло? Я чувствую ее, она рядом,
или во мне?
Я встряхнул головой, отгоняя видения, и увидел снова ее гла-
за, они смотрели спокойно и ясно; как странно, она вела себя
так, словно вынырнула вместе со мной и, поднявшись на повер-
хность, огляделась. Мне захотелось выпить.
– Выпьем! – сказала она и показала на полный фужер.
Мы выпили.
– Мы с Вами едины, даже в теме прозрений, не говоря о теме
очарований; странное единодушие!
– Ничего удивительного! – сказала она с легкой улыбкой,
не сводя с меня синих глаз. – Мы сблизились настолько, что
смешались в бесконечной пропорции, как вода и спирт. Кто так
говорил из великих?
– Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм по про-
звищу «Парацельс».
– Выпьем за это!
Мы дружно выпили.
– Но разочарования я преодолела, как болезнь роста, и снова
восхищена Вами! – сказала она и нежная улыбка тронула ее чу-
десные губы. – Мы давно уже стали единым организмом, одним
целым, в котором даже на рентгене видно, что это один харак-
тер, одна кровь, и один вкусный, пахучий, живительный сок…
– Мне тоже кажется, я снова в Вас влюблен! А может, не пере-
ставал любить! – пробормотал я, качая головой и веря ей, как
себе.
Я вызвал такси, и мы поехали с моей воображаемой собесед-
ницей домой. Но с кем я ехал? С моими печалями, моей влюблен-
ностью, моим одиночеством?..
Дверь
из всех дверей в этой большой роскошной квартире, застав-
ленной тяжелой громоздкой мебелью, увешанной картина-
ми, украшенной сувенирами и безделушками, в которой, каза-
лось, все дышало счастьем и благополучием, только небольшая
дверь в туалет чувствовала себя несчастной и обделенной.
– Надо же! – вздыхала она, – родиться туалетной дверью!
За что мне этот рок, за какие грехи моих предков это мне наказа-
ние? Или злая звезда надо мной?!
В самом деле. Если подойти близко к ее генеалогическому де-
реву и внимательно оглядеть его до самых корней, то можно лег-
ко заметить, что на его ветвях за многовековую историю не было
ни одной выдающейся двери, ничего творческого, ничего запо-
минающегося; ни одна из ее предков не смогла выбиться в люди,
правда, если не считать одну туалетную дверь по бабушкиной
линии, которая честно служила у «Старого Фрица» – короля
Пруссии Фридриха Великого в одной из его многочисленных
дворцовых уборных. Ее портрет 233 летней давности до сих пор
бережно хранится в семейном архиве и с гордостью показывает-