Однажды ветер развернул польское судно так близко к террасе Трубадура, что толстяк – руки в карманах, спина к мачте, бинокль на шнуре на пузе, – явил ему несвежее тело между сползшим с талии брючным ремнем и вязаной резинкой свитера. Трубадур решил созорничать и, добыв из комода раздвижную подзорную трубу, принялся, не скрываясь, изучать старика. Ничего интригующего он не увидел, разве что полуоторванную эмблему «Пол энд Шарк» на левом свалявшемся шерстяном рукаве.
«Сильно потрепанная, но “фирма”. Может, на бирже мужику не повезло, может, наоборот – повезло… на чьей-то оставленной без присмотра лодке. Как бы там ни было, не мое это дело», – трезво рассудил Трубадур.
Кстати, насчет бинокля он оказался прав – и вмятины на нем обнаружились, и отливающие латунью потертости. Антиквариат. Такому не грех позавидовать. В какой-то момент показалось, что поляк почувствовал на себе взгляд и вот-вот повернется. Трубадур ловко скрыл трубу за спину и аккуратно ретировался с террасы.
Много лет назад он и сам оказался объектом пристального изучения. Та давнишняя история по-прежнему вызывала у него неоднозначные чувства, хотя мне, по правде сказать, она кажется исключительно забавной. Возможно, по той причине, что Трубадур мне не все рассказал. С этим ничего не поделать, расскажу только то, что услышал.
Глава девятая
Трубадур бодрым шагом отмерил четверть пешеходной дорожки. В этом месте перила моста флюсом выдавались наружу, образуя нависающий над рекой карман. «Какой милый балкончик. Странно, что раньше никогда не замечал», – подумал он и встал там – юный, веселый, обнаженный. Из всей одежды только носки и кеды. Носки мутного цвета, хэбэшные, зато кеды на зависть – настоящая пара китайских «Два мяча».
Был сентябрь с его последними светлыми, но уже прохладными вечерами. Народ исправно перемещался с правого берега на левый, то есть с работы домой. За редкими исключениями, движение пешеходов было в общем и целом односторонним. Автомобили и автобусы проезжали в обоих направлениях, однако за плотным стальным узором высоких решетчатых ферм Трубадура практически не было видно. Точнее сказать, недостаточно видно, чтобы привлечь внимание пассажиров. Сюрприз был рассчитан на пешеходов.
Степенные граждане, проходившие мимо Трубадура, сильно смущались и куда больше, чем он сам, предпочли бы обзавестись шапками-невидимками, чтобы остаться незаметными. Женщины сбивались с шага и хмурили брови, неуместно сосредотачиваясь, как при обнаружении ошибки в бухгалтерском отчете. Мужчины, будто по команде, впервые замечали, что у них на руке есть часы, и они – быть того не может! – ходят. Или не ходят? Умный человек придумал носить часы на левой руке, очень удобно подносить их резким движением к правому уху, и Трубадур, находившийся справа, тут же оказывался вне поля зрения. Вполне, надо сказать, естественный жест, если не наблюдать его повторение каждые десять секунд. Даже звучавшие время от времени вроде бы непроизвольные, ни к кому конкретно не обращенные высказывания, – «Черт-те что делается…» или, к примеру, «Дожили…» – не способны были развеять тягостное однообразие происходящего.
«Откуда столько рутины и ханженства? Где же ваши творческие находки, товарищи?» – мысленно раззадоривал Трубадур прохожих.
И раззадорил.
Заметно вспотевший полноватый мужчина средних лет замедлил шаг и прошептал скороговоркой, будто сам в этот момент совершал что- то не одобряемое обществом:
– Молодой человек, не смейте провоцировать! Это недостойно. Вы не имеете право так поступать.
Описывая мне того памятного гражданина – зализанную бриолином прическу, подсвеченные румянцем росинки пота, – Трубадур в свойственной ему манере озадачился:
– Ведь и подумать не мог, что он голубой, в голову такое не могло прийти. А сейчас – на каждом шагу они… Теснят пацаны небесной масти нашего брата, что твои вахабиты поборников традиционного ислама. Успешно теснят. Вот скажи мне – где пряталась в то время вся эта армия? Не вчера же они, ну это. Не знаю, как и назвать. Ты только вслушайся: Господа! Наконец-то демократия открыла нам путь к жопе! А тем, кто топчет традиционную тропу, одна дорога – в пи… Ну, в общем, ты понял. Чертов глоток свободы! Чего-то нам всем в него подмешали.
Вторым по популярности предметом после наручных часов, позволявшим гражданам мотивировано отвлечься от созерцания голого тела, были носовые платки. К их помощи, посчитал Трубадур, прибегал, в среднем, каждый шестой пешеход. Никогда раньше сентябрь не приносил в этот город таких масштабных проблем с насморком. Чистенькая, опрятная старушка тоже заученным движением извлекла из рукава кофточки платок, но к лицу подносить передумала – лишь погрозила Трубадуру зажатой в руке голубой тряпицей. При этом глаза ее, так ему показалось, оставались улыбчивыми и добрыми.
Понятно, что забавнее всего на Трубадура реагировали девицы. Кое-кто покусывал губы, чтобы не рассмеяться в голос, полагая неловким откровенное проявление чувств в публичном месте. Голого Трубадура искренне развлекло это умозаключение. У других лица были такими, словно к Трубадуру приценивались. Иные и вовсе недвусмысленно постреливали в его сторону озорными, охочими до приключений глазками.
В тех случаях, когда рядом с девицами не было кавалеров – те вели себя как «степенные», повторяя аттракцион с часами или платком, – Трубадур им подмигивал, а то и баловал позами античных атлетов. На его взгляд, это должно было привнести в картину происходящего оттенок музейного целомудрия.
Надеюсь, что этот абзац мой товарищ не прочтет, пропустит по невнимательности. В общем, скорее всего, «ожившие статуи» в его исполнении представляли собой чудовищные пародии, сплошное недоразумение. Он и сам говорил, что его физическая форма тогда оставляла желать лучшего:
– Господь не был скуп, когда надо мной трудился, но и не расщедрился. Не обидел и не одарил. Среднестатистический, скажем так, дизайн. Кто знает, может у них там на верху тоже есть нормативы. Прохлада вечерняя тоже играла не на моей стороне. Холод – враг стати, если ты не снеговик, слепленный извращенцем.
Потом появилась женщина лет сорока. Она издали одарила Трубадура вдумчивым, внимательным взглядом и, по-видимому, пришла к выводу, что налицо явная угроза морали и нравственности. Однако, как стало ясно чуть позже, «угрожал» юноша, по ее разумению, отчего-то не всем: метра за три до входа на женщина принялась бойко сортировать не очень густой поток прохожих по какой-то одной ей известной методике. Сомневаюсь, чтобы много людей в нашей стране в те далекие годы знали, что такое «фейс контроль», не уверен даже, что и на своей исторической родине это слово уже вошло в обиход и стало привычным, но из наблюдений Трубадура за действиями самозваной распорядительницы явствовало определенно – «любительщиной» там и не пахло.
Те пешеходы, которым женщина милостиво не препятствовала продолжать путь по стороне, облюбованной «хулиганом», действительно ее не подводили. Они быстро преодолевали опасный участок, уставившись себе под ноги. Осмелься Трубадур встать у них непосредственно на пути, взяли бы его молча за плечи, не поднимая глаз выше щиколоток смутьяна, и освободили бы проход. Тоже молча. Фантазия мне подсказывает, что примерно так профессиональные галеристы переставляют вдоль стен картины, выбраковывая те, что не подходят под настрой и характер будущей экспозиции. Сдержанно, без лишних эмоций. В конце концов, содержание каждого полотна давно изучено до мелочей. Скорее всего, аналогия не очень уместная, вот и приятель мой в тот момент думал иначе. Эту безразличную публику он определил для себя как «сектантов». Ему претило их нарочитое невнимание.