Кто-то из мальчишек поднял руку и спросил с самым невинным видом: «Николай Карпович! А что такое фашизм?»
Вопрос был придуман наспех и совсем не по теме урока. О войне мы все, конечно, знали по фильмам и рассказам взрослых.
Карп повернулся и посмотрел на нас красными глазами. Лицо его вдруг исказилось и стало страшным. Некоторое время он молчал. Потом медленно отошел от окна и заговорил:
– Фашизм – это горе и смерть! Это миллионы убитых! Это концлагеря: Майданек и Освенцим, и Саласпилс, и много других! Это трупы, трупы и трупы замученных!
Мы замерли, а Карп ходил по классу и все говорил, говорил:
– Это сожженные села и разрушенные города! – почти кричал он быстро и отрывисто. – Какие погибли люди! Они могли жить долго и растить детей… Вы не знаете, что значит терять своих друзей, терять близких?! Какое это горе? И слава Богу, что вы этого не знаете! Дай бог, чтобы вы этого никогда не узнали!
Он говорил, и слезы текли по его лицу. Мне сейчас уже не вспомнить всего, что было им сказано. Но впечатление, которое произвело это на нас, запомнилось на всю жизнь. Мы сидели потрясенные и притихшие. Нам было стыдно, как будто мы совершили что-то недозволенное.
Наконец, Николай Карпович замолчал, достал платок и вытер лицо. Казалось, ему тоже было не по себе от того, что он так вот открылся перед нами, сопляками. Он прошелся перед доской и повернулся к классу. Помолчал и вдруг сказал, глядя на нас в упор: «Вот из таких мерзавцев, как тот, что кинул сегодня в печь какую-то гадость, и вырастают фашисты!»
И тут Генка вскочил со своего места и заорал: «Я не фашист!!!»
Вслед за этим он схватил с парты чернильницу, запустил ее в классную доску и выскочил из класса. Прозвенел звонок. Николай Карпович взял журнал и, молча, вышел.
С тех пор прошло много лет. Мы выросли и успели постареть, а Николай Карпович умер. Генка тогда так и не вернулся в школу, хотя его не исключали. Говорят, они с Таней поженились, став взрослыми.
Отец, когда я рассказала дома эту историю, рассердился и сказал, что наш класс – сборище бестактных идиотов. Оказывается, в войну у нашего учителя погибли все родные. Сам он воевал и был не один раз ранен. В самом деле, в День Победы мы видели его у обелиска в костюме, увешанном множеством орденов и медалей. Наверно, он и сердился, и преувеличивал наши недостатки потому, что ему очень хотелось, чтобы мы, дети, были достойны памяти погибших.
Кажется, у нашего поколения это не очень хорошо получилось.
Покой только снится
Катя ждала ребенка. Этого еще никто не знал, кроме ее близких. Но на ее побледневшее и подурневшее личико сотрудники поликлиники уже обратили внимание. Входя в свой кабинет, Катя садилась за стол, если никого не было, клала на него руки и, пристроив на них голову, несколько минут приходила в себя после дороги. Ее мучили слабость и поташнивание. Насмешница Таня, педиатр, работающая с ней в одном кабинете, заставая ее в таком расслабленном состоянии, все допытывалась о причинах усталости. Но Катя только счастливо улыбалась…
Однажды, когда она уже заканчивала прием, из детской больницы сообщили, что мамаша Родчикова сбежала и унесла своего полуторамесячного ребенка. Катя несколько дней назад насилу уложила их в стационар, так как у малышки начиналась пневмония. Оставлять ребенка дома было немыслимо, так как семья была неблагополучная. Родчикова пила и вообще была крайне безответственна. Маленькая Оленька, похоже, ей жутко мешала.
Не дождавшись вечно опаздывающей машины, Катя после приема побежала на вызовы. Участок у нее был большой. Дома частного сектора, деревянные двухэтажки и бараки тянулись по берегу реки на несколько километров. Первым делом она зашла к Родчиковой. Дверь ее комнаты была закрыта изнутри, и сколько Катя ни стучала, ей не открыли. Появившиеся из соседних комнат женщины сообщили, что Родчикова с утра пьет. Побарабанили вместе в дверь, но безрезультатно. За дверью чем-то гремели, что-то бормотали, но открывать отказывались.
Вызовов было много. Когда Катя выходила от десятого по счету ребенка, прикатил шофер Леша и, как всегда, начал оправдываться. Единственную в больнице машину посылали с утра в двадцать разных мест. Успеть везде вовремя при всем желании было невозможно. Поэтому Катя и Таня, молодые врачи, машиной пользовались редко. Но сейчас Катя была ей рада. Обслужив оставшиеся вызовы, она снова наведалась к Родчиковой, и опять без толку. Тогда с ближайшего телефона она позвонила своей начальнице.
– Знаешь ведь, что делать! Вызывай милицию! – отрезала та.
Милиция базировалась в Опорном пункте микрорайона. Участкового на месте не оказалось. Катя позвонила дежурному по городу и обрисовала ситуацию. Ей пообещали прислать наряд. Шофер Леша начал канючить, что ему нужно еще в десять разных мест, и его пришлось отпустить.
Катя сидела в Опорном пункте в обществе двух странноватых женщин. Одна плакала, а другая демонстрировала увеличенный лимфоузел под мышкой и все спрашивала, чем его лечить. Пока Катя утешала одну и просвещала другую, пришел растрепанный маленький мужичок в майке и трико. Это был многодетный отец, отсидевший срок убийца-рецидивист Чупиков. К Кате он относился с большим уважением. Узнав, что она здесь делает, Чупиков пообещал найти участкового и ушел. После этого в течение полутора часов никто не появлялся. Дежурный по городу, которому Катя периодически звонила, отвечал, что нужно подождать…
Катя устала, голова у нее немного кружилась от голода, но она упорно ждала. Наконец дверь широко распахнулась, и толстый дядька в милицейской форме ввалился в помещение Опорного пункта. Широким движением швырнув фуражку в угол, он тупо уставился на Катеньку.
– Это ты – врач? – спросил он. – Про тебя Чупиков говорил?
И резюмировал неожиданно:
– Все вы, врачи, бездельники. Вам бы только медицинский спирт жрать!
До Кати не сразу дошло, что бравый участковый пьян в стельку. Обиженно поморгав длинными ресницами, она стала объяснять, что нужно помочь ей отправить тяжелобольного ребенка в стационар. Что она ждет уже более двух часов, а ей говорят какую-то ерунду про спирт…
– Я? Ерунду? – возмутился участковый. – Да ты пьяная, што ли?! Я вот тебя сейчас в КПЗ посажу!
И набрал номер дежурного по городу:
– Пал Палыч! Тут какая-то пьянчужка сидит. Можно, я ее в КПЗ запру?
Обе женщины, видя, что дело принимает серьезный оборот, выскользнули за дверь. Что ответил Пал Палыч, неизвестно.
Катя, поняв, что ее собеседник вовсе ничего не соображает, вырвала телефонную трубку у него из рук. Она успела сказать дежурному почти все, что хотела, пока опешивший от ее «наглости» участковый приходил в себя. Очухавшись, он отобрал у нее трубку, но на том конце провода на него заорали. Через пару минут долго ожидаемый наряд милиции прибыл. Не успев войти, симпатичная женщина и два мужика-милиционера сразу набросились на Катю.
– Зачем вы сказали, что он пьяный? Да он всегда такой! – сердито твердила женщина, защищая сослуживца.
– Теперь нас всех отправят на экспертизу! – страдали мужики.
Кате все это надоело, и она зло отчеканила, что трезвым экспертиза не страшна. Представители милиции обиженно замолчали, и вскоре все уселись в машину и поехали к Родчиковой.
С помощью милиции дверь удалось открыть быстро. Родчикова сидела в накуренной комнате вдвоем с собутыльником. За ее спиной на кровати чуть слышно пищал и задыхался ребенок. Катя развернула грязные, мокрые пеленки и стала быстро осматривать его. Девочка кашляла, в легких у нее хрипело, синее личико жалобно кривилось.
– Собирай ребенка! Надо везти его в больницу! – обратилась Катя к «заботливой» мамаше.