Он продавал собравшейся вокруг него толпе универсальный инструмент, который попеременно мог служить пробочником, крючком для застегивания пуговиц, пилкой для ногтей, мог открывать жестянки, чистить картофель и в то же время его, как брелок, можно было подвесить к часам любого джентльмена.
В эту минуту упитанный полисмен стал пробираться сквозь толпу покупателей. Продавец, привыкший, очевидно, к тому, что его торговля внезапно таким образом прерывалась, быстро прикрыл свою сумочку и юркнул, как ящерица, в противоположную сторону. Толпа быстро разбежалась, как муравьи из потревоженного муравейника. Я поспешил за Билли Боуэрсом из Канзаса и поймал его за рукав.
Не взглянув на меня и не убавляя шага, он сунул мне в руку аккуратно сложенный пятидолларовый билет.
— Я не думал, Билли, — сказал я, — что ты так дешево ценишь старых друзей.
Он повернул ко мне голову, и его лицо, похожее на ореховую кору, расплылось в широкую улыбку.
— Отдай деньги, — сказал он, — или я напущу на тебя полисмена за надувательство. Я принял тебя за полисмена.
— Я хочу поговорить с тобой, Билли, — сказал я. — Когда ты уехал из Оклахомы? Где теперь рыжий Мак-Джилл? Почему ты продаешь на улице эту ерунду? Как окончилось дело с твоей золотой рудой? Где ты так страшно загорел? Что ты хочешь выпить?
— Год тому назад я уехал из Оклахомы, — отвечал по порядку Билли. — Мак-Джилл строит ветряные мельницы в Аризоне… Я занимаюсь торговлей, чтобы заработать деньги на текущие расходы… С золотой рудой я прогорел… Был в тропиках… Хочу пива…
Мы пробрались в укромное местечко ресторана и расположились за столиком. Пришлось прибегнуть к воспоминаниям, чтобы вызвать в Билли охоту рассказывать.
— Да, — сказал он, — я помню, как веревка Тимоти разорвалась на рогах коровы, преследующей тебя. Ты и эта корова! Я никогда не забуду этой картины.
— Тропики, — сказал я, — очень обширная местность. Какую часть Рака или Козерога ты почтил своим посещением?
— Где-то в Чили или Перу, а может быть, это была Аргентина, — сказал Билли. — Во всяком случае, это был великий народ, прогрессивный. Я был там три месяца.
— Без сомнения, ты рад, что снова находишься среди настоящего великого народа, — высказал я свое предположение. — В особенности среди ньюйоркцев, самых прогрессивных и независимых граждан всего мира, — продолжал я с ослеплением провинциала, познавшего сладость столичной жизни.
— Как ты думаешь, есть у ирландца юмор? — спросил Билли, не вступая со мной в спор.
— У меня час или два свободных, — сказал я, взглядывая на часы в зале и чувствуя, что Билли начнет свой рассказ. — Как звали ирландца?
— Его звали Барни О’Коннор, — ответил Билли. — Я познакомился с ним в меблированных комнатах в Западной части. Он пригласил меня в свою комнату выпить с ним, и мы подружились, как кошка и собака, выросшие вместе. Он был высокий, красивый мужчина. Однажды он сидел, прислонившись спиной к одной стене и упираясь ногами в другую, разглядывал карту. На кровати лежал чудесный золоченый меч с кисточками и камушками на рукоятке.
— Что это? — спросил я (к этому времени мы уже были хорошо знакомы). — Ежегодный парад для уничижения поработителей Ирландии? Какой намечен маршрут? Вверх по Бродвею до Сорок второй улицы, затем к западу, к кафе Мак-Карти, затем…
— Садитесь на умывальник, — сказал О’Коннор, — и слушайте.