– Да я, – перебивал Тимур, – посмотрел в твои глаза – и понял все. Понял без слов.
Их дружеские отношения приобрели с тех пор какой-то новый, доверительный, оттенок. Теперь Тимур звонил очень часто, несколько раз в день, а вечером, если они не встречались, он отправлял по электронной почте небольшое письмо и рассказывал про свои дела.
Еще в августе он познакомил Машу со своими родителями. Словно из добротного советского фильма, родители выглядели в меру молодо и в меру почтенно, они были одинакового роста и, кажется, до сих пор любили друг друга.
– Тимур, принеси еще один стульчик, – хлопотала, не переставая улыбаться, мама – Ольга Викторовна, – у меня шарлотка, сейчас остану из духовки.
Стол накрыли в большой комнате, Маша села рядом с Тимуром на диван, застеленный клетчатым, мохнатым покрывалом.
Разговор шел на общие, отдаленные темы: про погоду, «какое жаркое лето!» и про городскую политику «совсем Москву застраивают!». Ольга Викторовна слащаво улыбалась, даже когда говорила. Каким-то удивительным образом слова образовывались из полумесяца улыбки, а взгляд оставался внимательным и печальным. И от этого несоответствия Маша ощущала смутную тревогу.
– Да, Маша-то, кстати, в таком доме работает, – сказал Тимур, – мам, у дома дощатое крыльцо. До сих пор! Представляешь? И это в самом центре Москвы!
– Неужели? – удивилась Ольга Викторовна. – Трудно представить, для Москвы это редкость.
– И, конечно, вот-вот – здание обещают снести.
– На этом месте хотят поставить гаражи, – пояснила Маша, – и бензоколонку. Рядом большая дорога, а дома уже такие старые. Жить в них опасно. Бензоколонка, говорят, была бы востребована.
– Ну и ну… вот она, политика. Волгин… Я не слышала о таком писателе.
– В России он мало известен. Только после девяностых первые публикации. Я ведь и сама не знала раньше.
– Нужно-нужно как-то оповещать, рассказывать!
– А как? – задумалась Маша. – Вот афиши мне дали. Волгин жил в Таллине, его расстреляли в сорок первом, когда Эстония вошла в состав Союза.
– Почему же? – удивилась мама Тимура, будто вообще о таких вещах никогда не слышала. – За что?
– Он был одним из организаторов молодежного литературного объединения. У них была большая православная община, встречались в храме на службе, читали Евангелие, проводили литературные вечера, ставили пьесы. А теперь музей, единственный в России… – и Маша замолчала. Она вспомнила, что дома, в ящике стола, лежит десяток афиш, обещала ведь развесить где-нибудь, раздать друзьям, и… забыла. Лишь в своем институте передала через старосту на доску объявлений в соседний корпус. Наверное, там прикрепили. Хотя бы там.
– Ну вот… – Тимур не любил долго разговаривать на грустные темы, – а еще – белый кролик. У Маши живет кролик. Зверь. Я посмотрел – он ест и спит. Ноль понимания, каких-то мыслей. Полный ноль.
– Да, – согласилась Ольга Викторовна, – рыбы тоже безмолвны.
– Они хранят тайну. – Вставил свое первое слово Борис Борисович, папа Тимура.
Он сосредоточенно, запивая чаем, жевал шарлотку. И больше за вечер ничего не сказал.
С тех пор как Маша познакомилась с его родителями – брак предстал неизбежной определенностью, неясные и смутные ожидания, похожие на призрак, обросли конкретной формой. Да, они будут жить с родителями Тимура, в отдельной комнате, окна которой выходят на солнечную сторону. Это очень хорошо. Можно будет отказаться от съемной квартиры. «Немного поэкономить», как сказал Тимур. А летом погостить у родни Маши, в Суздале. «Мне так же, – добавил он еще, – хочется познакомиться и с твоей мамой. Как только она вернется из экспедиции – мы устроим настоящий праздник».
Странно, но Машу это не радовало. Все чаще она погружалась в какую-то печальную задумчивость. Раньше она просыпалась минут за десять до будильника, быстро вставала и собиралась в институт, на первую лекцию. Сколько радости было в утреннем прохладном воздухе! Иногда, перед завтраком, она успевала потанцевать, кружась по комнате и вскидывая над головой руки. Маша чувствовала необъяснимое счастье, пусть это и глупо – прыгать под «La rokk». Теперь, напротив, она вставала не сразу, некоторое время лежала, вспоминая прошедший день. Иногда ей хотелось подумать о чем-то еще, и она представляла людей, давно ушедших из жизни, представляла лес и серебряный ручей, и длинные палки, которые неслись необратимо вниз по течению.
Сегодня, сентябрьским теплым днем, ей остро вспомнился первый снег. Она, еще сосем маленькая, выходит из подъезда, а кругом, куда ни взгляни – белым-белом… Вчера здесь было темно, мрачно. Черные провалы вместо цветных предметов: и стволы деревьев, и дальний забор, и дом напротив – все отливало слизкой серостью. Коричневые лужи, в которые она, присев на корточки, пускала газетный кораблик. Безветренное и бледное, словно кожа покойника, небо…
И вот, только за одну, единственную, ночь… Маша проводит пальцем по ветке куста, хрустально ледяного. А в воздухе морозном словно легкий перезвон стоит, и снег такой чистый, жалко по нему идти.
5.
На первую пару Маша все-таки опоздала. «До чего доводят мечтания. Первый снег, первый снег, – передразнила себя, – как снег на голову». Уже минут двадцать шла лекци по истории литературы 20 века, читал Лукомский, он недовольно посмотрел, оглянулся, как скрипнула дверь, но ничего не сказал. Таня подняла голову и чуть махнула рукой. Маша пробралась к последнему ряду и села рядом с ней.
– Чего, – спросила Таня, – проспала?
– Ну да…
– А вчера, – Таня зевнула, – было круто. Мяч понравился. Как он в торт – ширк.
Она еще раз зевнула и легла на парту. На первой лекции обычно все спали, и Маша тоже достала из рюкзака цветной шарф. Положила, свернув пополам, под щеку и закрыла глаза. Белыми точками метался снег.
Монотонно зарождался день. Новый. Такой же, как и прошлый.
Как всегда, после второй пары они побежали с Таней в ближайший Макдоналдс, пили горячий безвкусный чай. После третьей вышли постоять на крыльцо. «Дышать свежим воздухом», – как говорила Таня.
Как всегда, мимо проковылял Санчо – единственный парень на курсе. Раньше двенадцати утра он никогда не появлялся в институте. Санчо покосился на Машу и кисло улыбнулся.
– Привет! – кивнула Таня, – ты чего такой?
– А какой? – он остановился и достал из кармана сигарету. Помял немного в руках и сунул обратно.
– Да так,… такой.
– Ну, а чего бы мне не быть таким?! – и он пошел дальше, не дожидаясь ответа.
– Вот странный! – хихикнула Таня. – По всему видно, наркотиками обдолбался.
– Да ну… – Маша не верила, – просто характер.
Санчо имел очень странную, чуть пританцовывающую походку, словно одна нога у него была короче другой. А когда с кем-то разговаривал, переминался и тер свои крупные, потные ладони. При этом посматривал с плохо скрытым высокомерием, прищурив и без того маленькие голубые глазки. «Паровозы», – так называл он всех студентов.
– Просто так, – строго ответила Таня, – запомни, ничего не бывает.
В два часа, на перемене, позвонил Тимур. Он спросил шутливо: «Твои успехи?». И Маша ответила: «Отлично!». Как всегда …
Даже дождь, и тот не стал исключением из правил. Как только закончилась последняя лекция, и Маша вышла из института – на город обрушился сильный и холодный ливень. Конечно, у нее не было с собой зонта. Пришлось накинуть на голову шарф. И, придерживая концы рукой, перепрыгивая лужи, Маша побежала к автобусной остановке.
До музея можно было доехать и на трамвае, выходить через пять остановок. В ясные дни она любила прогуливаться пешком, район был тихим и старинным. Только ряд дряхлых, девятиэтажных домов, подступающих к самой дороге, мог испортить первое впечатление. В автобусе, полупустом, Маша села ближе к выходу и рассеяно наблюдала, как за пеленой дождя в белесом сгущении воздуха плывет череда окон и балконов, цветочных горшков и белых рам.